И вот тут-то следователь не выдержал. Он подался всем телом вперед, словно собрался боднуть Максима. На лице его, до этого не отражавшем ровным счетом ничего, теперь вспыхнул фейерверк эмоций, самой яркой негативной окраски.
– Ах ты, баронское отродье! – рявкнул он столь яростно, что ему, вероятно, мог бы позавидовать любой хищник, почувствовавший запах крови своей жертвы. – Ты, наверное, не понял, куда ты попал?! Ты, наверное, не представляешь, что все сидящие на этом месте для меня равны. Да будь это обычный крестьянин или принц крови, если ты сидишь на этом месте, то мне твое происхождение глубоко по фигу. Вы все для меня – говно свинячье! Но ты тугодум, и тебе, значит, мало одного урока?! Придется повторить его. А если и он не пойдет тебе впрок, то тебя будут продолжать учить до тех пор, пока ты не усвоишь науку. Тебя будут бить, но не дадут потерять сознание. Бить и бить до тех пор, пока ты по собственному желанию, своим длинным языком не вылижешь пол в этой комнате, а передо мной ты это сделаешь дважды и трижды. Но если и после этого ты не поймешь, кто ты есть в этом мире, то тебя снова будут бить так, пока ты не изъявишь желание тем же поганым языком отполировать мои сапоги!
Следователь сдержал свое слово. Ошибся он лишь в одном – Максим все же потерял сознание. Видимо, заплечных дел мастера где-то перегнули палку. Когда он очнулся, то на месте своего мучителя увидел совсем другого человека. Это был добродушный на вид толстяк, в мундире, расстегнутом едва не до пупа, и со сладенькой улыбкой, как будто приклеенной к его луноподобному лицу. Заметив, что подследственный уже способен более – менее адекватно воспринимать окружающую действительность, толстячок откинулся на спинку стула, и елейно – противным голосом заблеял:
– Как ваше самочувствие? Кажется, мой коллега самую малость переусердствовал? Но признайте – вы сами в этом были виноваты. Зачем нужно злить человека при исполнении его обязанностей? Он у нас считается отличным работником, но самолюбив и даже раним чуть больше, чем другие. Тем более, вчера ему сообщили, что его брат погиб во время дальнего похода. Такие известия, сами понимаете, не прибавляют настроения. А вы, вместо того, чтобы активно сотрудничать со следствием, начинаете запираться, кичиться собственным достоинством, унижать нашего уважаемого работника. Неужели вам так трудно понять, что у вас, в вашем теперешнем положении, есть только одна возможность смягчить свою участь – дать следствию честные и правдивые показания о том, как и при каких обстоятельствах, вы были завербованы нашими врагами, и с каким конкретным заданием прибыли на Острова… Ну, так как, поговорим?
Максим усмехнулся разбитыми губами. Понятно, на контрасте работают: злой дядя – добрый дядя. Старо, как мир, но, надо признать, приемчик действует безотказно. Так и хочется припасть к этой толстой и волосатой груди, оросив покаянными слезами засаленный мундир добряка и покаяться… Ладно, хватит корчить из себя «белую кость», надоело быть битым.
– Ну, что же, можно и поговорить, – сказал он. – Я вовсе не хотел нервировать вашего коллегу. Просто добивался, чтобы ко мне обращались сообразно моему званию и происхождению.
– Ну, вот и хорошо, вот и чудесненько! – радостно взмахнув пухлыми ладошками, вновь заблеял толстячок. – Давайте, уж, простим его, а? Он, действительно, перенервничал накануне. Я уверен, что со мной у вас не будет подобных… э-э… осложнений! – и, подтверждая свои слова, властно крикнул куда-то за спину Максиму:
– Конвой, свободен! – после чего налил в стакан воды и протянул его. – Нате, выпейте, это взбодрит и освежит вас.
Максим с усилием сделал несколько глотков, закашлялся, поставил стакан на стол и, как бы в раздумье, произнес:
– Так вот оно, значит, как? Значит, меня обвиняют, ни много, ни мало, а в измене присяге Его Величеству Императору и Родине?
Толстяк сочувственно покивал, почмокал пухлыми губами и сказал:
– Да, честно говоря, вашему теперешнему положению особенно не позавидуешь. Лично я бы завидовать не стал.
– А почему бы вам ни спросить о том, как я вел себя в плену у тех матросов, которые бежали вместе со мной? Как мы вырвались на свободу, как сбили самолет?
– Дело в том, что ваши товарищи… как их там…, – следователь взял со стола несколько листков, поднес их к глазам и прочитал:
– Серк и… э-э-э… Клуг… Да, именно так – Серк и Клуг. Они уже во всем сознались, да… Поведали о том, как их, а вместе с ними и вас, пленили, потом склонили на путь измены, после чего – организовали побег. Про задание, поставленное перед ними, поведали. Вот: «По прибытию на территорию Империю, нам поручено было сплотить вокруг себя группу людей, недовольных режимом, а в дальнейшем организовать серию террористических актов, покушений на высших чинов администрации, а главной целью – физического устранения самого…», – в этом месте следователь воздел правую руку вверх и указал на портрет Императора, висевший на стене. – Да-с, господин барон, вот так вот-с. Вы изобличены своими друзьями полностью, – следователь довольно потер ручки и гаденько хихикнул. – Извольте убедиться, если желаете. Протокольчики вот, и подписи собственноручные… Вот, значит, Серк, а это – Клуг. Хотя, простите! Наоборот! Это Клуг, а это Серк! Так что, теперь слово за вами…
Максим некоторое время сидел неподвижно, молча, наблюдая за спектаклем, а затем потер болевший бок и спросил:
– Простите мою неосведомленность… как мне к вам обращаться?
– О, извините великодушно, господин барон, совсем забыл представиться, – притворно сконфузился следователь. – Ради всего святого… Старший следователь Барум… К вашим, так сказать, услугам…
– Так вот, Барум, – опуская должность, веско произнес Максим. – Во-первых: Серк и Клуг – мне совсем не друзья. Они не могут быть со мной на равных, даже если не принимать во внимание мой титул, а учитывать просто воинское звание. Я – офицер, а они – рядовые матросы. Я всегда и при любых обстоятельствах буду настолько выше их и, простите, вас, что даже намек на какие-то дружеские отношения между нами для меня крайне оскорбителен. Настолько, что даже не должно возникать намеков на них. Это понятно?
– Ну, это просто образное выражение, – попытался перебить его Барум.
– Ну, так и выбирайте выражения! – раздраженно повысив голос, продолжал Максим. – Теперь – следующее. При тех методах следствия, которые я уже успел почувствовать на собственной многострадальной шкуре, для меня совершенно неудивительно появление на вашем столе подобных бумажек. Было бы крайне удивительно, если бы их у вас не было. Таким показаниям, выбитым из моих подчиненных, грош цена. И годны они лишь для того, что бы вы, или кто-то еще применил их… гм-м… скажем, в гигиенических целях.
– Вы не правы, вы абсолютно не правы, господин барон! – запальчиво воскликнул Барум. – Вот, извольте сами убедиться. Здесь написано: «Сей протокол прочитан мною, и подписан без какого – либо давления». Смотрите!
– А-а-а…, – отмахнулся Максим. – Бросьте, господин следователь… От меня-то вы чего хотите? Чтобы я точно такую же чушь написал… без давления… так, что ли? Не дождетесь. Совершенно официально вам заявляю: я не шпион, ни в чем сознаваться не намерен. Не в чем мне каяться! И клепать на своих соратников, даже если они, по каким-то причинам совершили глупость, я не стану. А теперь – воля ваша. Можете меня расстрелять, повесить, утопить или отправить на бессрочную каторгу… у вас выбор широкий. Решайтесь, зарабатывайте свою награду, и пусть вам от этого станет лучше жить.
