– Да уж, надоели эти трепачи, – согласился кто-то с басом. – Хоть бы отстрел какой на них объявили. А то они уже чуть ли не из утюга вылезают: «Тю-тю-тю, а я вот думаю, что это потому-то и оттого-то, что максимизирование субсидирования приведёт к пролонгированию маргинализма…», тьфу ты!.. Как телевизор ни включишь, какую газету ни развернёшь, а там повсюду их рожи и их речи из экономических терминов. Разве это по-мужски, – так языками чесать, когда страна на грани смерти? Хоть бы не печатали и не показывали их! Хватит нам этих идиотов с их глупыми прогнозами и еще более глупой системой управления государственными средствами…
– Да тише вы! Может, сейчас скажет чего путнего…
Оратор ничего этого не слышал, так как витал где-то в другом измерении. Говорил он так долго и неубедительно, как будто речь шла о дружбе народов СССР и стран Варшавского договора. Закончил от нашего лица:
– Наши дома рушатся под порывами ветра, нам не платят зарплату, но мы выстоим, как выстояли наши отцы и деды в схватке с врагом, и докажем всему миру, что…
Его никто не слушал. Не было энергетического обмена со слушателями, какой любой оратор должен чувствовать.
– А кто теперь этот враг? – спросил вдруг кто-то внятно и просто.
– Какой враг? – оратор не сразу «въехал в тему».
– Ну, вот вы только что сказали: выстояли в схватке с врагом. Тогда была война, и враг был чётко обозначен, а теперь-то с кем у нас схватка? Руины хороши, когда люди понимают, в каких боях и за что они возникли. А сейчас во имя чего всё это?
Управленец уже жалел, что неосмотрительно сказал такие слова. Пожалуй, надо было без этого дурацкого упоминания отцов и дедов. Но он употребил их машинально, так как последние годы только тем и занимался, что упрекал россиян конца ХХ века, не желающих жить по меркам полувековой давности, не находящих кайфа в том, чтобы терпеть лишения во имя неизвестно чего. Теперь он силился найти нужное слово. Не словеса, а именно Его величество Слово, «золотое слово, со слезами смешанное», чтобы разом всех положить на лопатки, но не нашёлся ничего придумать лучше, как сообщить нам:
– Впереди нас ждёт процветающая страна!..
– Ага! – и Нартов ввернул не вполне пристойный каламбурчик: – «Впереди нас – рать, позади нас – рать. И битвою мать-Россия была спасена!».
«Казачок» понял, что придётся попотеть, и пошёл живописать речами с элементами гомилетики. Он уже было достиг широты и глубины речей Платона, рассчитанных на римское самосознание первого века до нашей эры, но русское сознание конца двадцатого века нашей эры было далеко от римского. Эти лозунги, несомненно, имели бы воздействие на умы и сердца людей лет пятьдесят тому назад, но сейчас всем уже приелось это ничего не значащее словоблудие.
Мы могли бы, для вида понятно, изобразить восторг, – не впервой, наше дело служивое. Но нам было досадно, что мужик так распаляется под холодным дождём, вместо того, чтобы сказать коротко и ясно: «Денег нет, и не будет». И мы это давно поняли, и он это сам уже знал, но что-то мешало ему в этом признаться. Должно быть, неприятие плебейского стиля в речи.
– Где ваша совесть?! – вопрошал он в духе классической трагедии. – Где она! Наш народ голодал, воевал…
– А где ваша совесть? – самым нахальным образом спросили из задних рядов, как всегда самых разговорчивых. – Вот и наша там же. И вообще, эти твои лозунги нам как просроченный дихлофос, срок годности которого закончился в прошлой пятилетке.
То есть гомилетика тоже не работала, поэтому оратор приступил к баррикадному красноречию, устремив свой ясный, полный глубокого значения и благородства, взгляд куда-то сквозь толпу, куда-то в горние дали. Словно он уже видел там героический пейзаж, лишенный неба, и предчувствовал титаническое представление, лишенное зрителей. Казалось, ещё немного, и он прочтёт какой-нибудь страстный монолог из Стефана Цвейга о «докрасна раскаленной наковальне страданья», которая с каждым ударом судьбы становится только твёрже и твёрже, выковывая «формулу величия человека», которого «чем сильнее ударяет молния, тем чище звенит в нём медный слиток воли»! И вот этот человек, «поверженный наземь, разъеденный самим собой, сожженный горечью страданья, ни разу не поднял он руку, моля о пощаде». Напротив: он уже любит эту неизбежность и «просит большей, горшей боли, бездонного страданья: Сохрани меня, сбереги меня для великой судьбы»!
– Никакие угрозы суровой судьбы не смогут сломить нашей непреклонной воли к победе! – нёс ахинею на полном серьёзе несчастный управленец, словно его снимали сейчас в фильме о лишениях какой-то далёкой (доэкономической) эпохи. – Сколько народов сгинуло с лица земли, не выдержав испытаний! И только один из них, искушённый бедствиями, продолжает изумлять весь мир стойкостью и величием – Наш! Великий! Русский! Народ…
И тут даже самые внушаемые сразу поняли: зарплаты не будет.
– Хватит тут витийствовать! – надоело людям мокнуть под мерзким непрекращающимся дождём. – Ты уж соври чего-нибудь, скажи, что террористы напали, деньги отняли. Слышал анекдот про последствия мировой глобализации: «У мужа Елены уже третью зарплату подряд, по его словам, захватывают сомалийские пираты». Прояви ж смекалку! Наш народ просто так без хрена не сожрёшь, так что гляди веселей!
– Товарищи, как вам не стыдно? В стране кризис, товарищи! Кончайте эти ваши… перетрубации!
– Мы тебе не товарищи!
– Вот горе какое, вот я плакать сейчас буду, что таких «товарищей» лишился! – выпалил чиновник честно.
– Отымел он твою риторику, – нарочно громко объявил Клещ Жене, – и перешёл на более свойственный ему язык. Эй ты, коммуникатор, а не хочешь ли ты побыть перципиентом?
– Что?..
– Пасть захлопни и слушай теперь нас, вот что.
Тут уж рабочие загалдели каждый о своём:
– Дожили! Какой-то откормленный мерин на новёхоньком «мерине» мне будет рассказывать про то, как народ в годы войны голодал и бедствовал! Совсем оборзели, сволочи!
– Да. До беспредела мы уже дошли, но это ещё не предел! – мрачно заметил кто-то и предложил: – Бей его в рожу! Нажрал харю, как Дворец съездов, сучонок!
– Вы сами виноваты… – слабо защищался управленец.
– Да, мы виноваты! Мы виноваты, что вовремя вас на вилы не подняли, когда вы только начинали борзеть. Этого нам, в самом деле, простить нельзя!
Чиновника отбили в два-три напора, начальник Завода уже открыто матерился и клял непрошенного визитёра:
– Ну, чего вы сюда своих дураков всё присылаете?! Вы не видите, в каком состоянии народ? Вас тут прикончат и зароют, не ровён час, а они всё таскаются и таскаются сюда, как… потаскухи!
– А ты попомни моё слово: вылетишь к едрене-фене с поста! – грозил ему несостоявшийся Цицерон, поправляя на своём пальто смещённую за спину линию пуговиц.
– Вот я плакать буду, что такого замечательного поста лишусь! – «огрел» управленца начальник Завода его же недавним риторическим приёмом. – Тебя же сюда и спровадят, ты там в Управлении уже всем надоел – давно слухи идут. Вот тебя сюда, к рабочему классу поближе: проведут тебе тут курс молодого бойца в сжатые сроки.
