Разве имеет какое-то значение, что я вполне уверен: Тэшу я никогда не любил? Что каждый день с нею воспринимал так, будто просто время пережидаю, пока ту снова не найду? Понимаю, что с моей стороны это было малодушно, но я получил по заслугам. Сижу в задрипанном баре и напиваюсь до чертиков.
Желая освободить башку от уткодолбов-кроликов и мрачных мыслей, я с сердитым рыком взметнул свой стакан и дождался, пока остальные трое подняли свои.
– Мы пьем за всех лживых сучек на этом свете, которые не будут знать, как сказать правду, если та грозит шлепнуть их по мордам. Будем!
Я выпил залпом и с маху брякнул стаканом. Стоявшая напротив брюнетка пить не стала, зато безмолвно уставилась на меня с выражением ужаса на лице. Я заметил, как подружка ткнула ее локтем, и она быстренько опрокинула выпивку в горло, как заправский выпивоха. И тут же налила себе еще. И еще. А после этого – еще с десяток раз подряд. Она явно пересмотрела свое убеждение, что пить на работе нехорошо. У нас с Дрю челюсть отпала, мы глазели на нее с восхищением. То есть я-то сегодня выпил вдесятеро больше, но все же не за раз!
Бутылка была наполовину пуста к тому времени, когда Лиз шевельнулась и забрала ее из рук подруги.
– Слушай, подруга, думаю, уже вполне хватит.
Я к этому времени всерьез терял способность сфокусироваться хоть на чем-то. Хотелось попросить у брюнетки позволения сунуть в рот один из ее пальчиков и удостовериться, правда ли на вкус он окажется шоколадкой. Хотелось спросить, как ее зовут, и сказать, что я не всегда такой тюфяк, как сейчас. Но она уже поднялась и двинулась к двери, а у меня никак не получалось поднять руку, чтобы позвать официантку обратно. Я таращился на свою лежавшую на стойке бара руку, обвисшую безвольную плеть. Как я ни старался силой мысли передвинуть ее, как ни сдвигал брови – не получалось.
Чертова рука. Она, должно, в привязке – и в отрыве. Я у себя зубов не чувствую.
– Дрон, я зубов не чувствую. – Я потыкал в них дрожащим пальцем. Что если это один из моих кошмаров? Во снах зубы у меня вываливались и падали мне на колени, кровища была повсюду, но никому не было дела, что я их все до единого выплевывал. Любой зуб, стоило его коснуться, сразу выскакивал, и никому не казалось это странным, хотя это ж просто бред какой-то, верно?
Да пошли они все. Все отлично. Зубы на месте.
– Ага, думаю, пора баиньки, поехали домой, малышок, – сказал Дрю, встал, бросил на стойку пачку купюр, подхватил мою отсохшую руку и закинул ее себе на плечи. Я поднял умоляющий взгляд на Дрю, выволакивающего меня из бара:
– Мне так хотелось съесть ее пальчик-шоколадку, но у меня на руке зубы онемели.
Что было после, помню плохо.
6. А у меня большой…
Мне снился дивный сон! Одно из тех упоительных видений, в которые проваливаешься как в дурман: наши тела скользят медленно, мы ласкаем друг друга осторожно и нежно, словно танцуем. С вами такое было? Сначала все движения плавные, затем быстрее и настойчивей, и только-только собираешься кончить, как вдруг просыпаешься и не можешь сообразить, то ли ты и в самом деле испытала оргазм, то ли это все только привиделось, но все равно хочешь, чтоб это продолжалось. Мне было так тепло и уютно под одеялом, и я в полусне скользнула рукой в ложбинку между ног, чтобы то ли повторить, то ли завершить начатое. Как раз когда мои пальцы проскользнули под резинкой трусов, я резко открыла глаза и вскрикнула:
– А-а-а! Ты что?!
Мой сын стоял рядом с кроватью и внимательно разглядывал меня. Кроме шуток, в двух дюймах[34]от моего лица он глазел на меня, как те страшилы-близнецы в «Сиянии»[35]. Я так и ждала, что он сейчас заговорит скрипучим капризным, как у близнецов, голосом: «Идем, поиграй с нами», пока силилась дух перевести и инфаркт не схватить.
– Вот дерьмо… Гэвин, кроме шуток. Нельзя стоять тут и глазеть на маму. Это нелепо, – пробормотала я, положив ладонь на пылающую, раскалывавшуюся голову и стараясь успокоить бухающее в виски сердце.
Иисусе милостивый, кто вчера вечером саданул меня по голове и сдох во рту?
– Ма-а-ам, ты сказала плохое слово, – уведомил меня сын, забираясь на кровать и усаживаясь мне на живот. Моя вторая ладонь пришла на помощь первой, обхватывая голову, я сжала их, боясь, как бы голова не взорвалась и не разлетелась по всей комнате.
– Да, малыш, мама сказала плохое слово. Случается такое и с мамами. Только обещай мне, пожалуйста, никогда их не повторять, понял?
Он принялся скакать вверх-вниз на моем животе, словно оседлал идиотский скачущий шар с ручками.
– Гэвин, перестань. Маме сейчас нехорошо, – взмолилась я.
Он послушно замер, подался вперед и, распластавшись по мне, приблизил свое лицо вплотную к моему.
– Мам, – заговорщицки зашептал он, – хочешь, я изобью твоих друзей?
Я убрала ладони с головы и, открыв глаза, глянула на сына:
– Гэв, ты это о чем?
Он подтянул ручки, сложил их у меня на груди и уперся в них подбородком.
– Твоих друзей, мам. Из-за которых ты заболела, – пояснил он голосом, в котором отчетливо слышался вопль: «Как ты не понимаешь!»
Я обвила руками его тельце и повела головой в его сторону:
– Даже не представляю, о чем это ты, дружок.
Он рассерженно засопел. Бедный ребенок. Ему приходится терпеть тупую мать.
– Папа говорит, тебя заррразили твои друзья Дзонни, Дзек и Хозе. Это друзья понарррошку, мам. Если бы Лука меня заболел, уж я б ему въезал!
– Гэвин! Прекрати, нельзя так говорить, – принялась я выговаривать ему.
– Халашо, – фукнул он. – Деда бы пощекочил ему яйца.
«О-о-о! Только не за дедом! Когда ты перестанешь быть попугаем-повторюшкой?! Ты неисправим! Теперь понятно, почему некоторые дикие животные поедают своих детенышей».
– Просто перестань говорить про яйца, – вздохнула я и перевернулась, отчего он с хихиканьем скользнул на постель.
– Мой лучший двук Лука говоит пуо яйца. Один ваз он мне свой писун показал. У девочек есть писуны? Папа водил меня завтвакать, и я поел тви блина с сиуопом и сосисками, и Папа вчева на ужин дал мне «доктов Певец»[36], а я сказал ему, что мне нельзя шипучку на ужин, а он сказал мне, чтоб я тебе не гововил, а я сказал «ладно», но забыл. Мы пойдем в павк?
«Сделай так, чтоб это прекратилось. Прошу тебя, Боже, уйми эту трещотку».
– НУ, И КАК МЫ СЕБЯ ЧУВСТВУЕМ, КЛЭР? – во весь голос гаркнул мой отец, прислонившись к дверному косяку спальни с чашкой кофе в руках.
