Некогда Герфегест слышал от Зикры, как должны происходить такие вещи. Но одно дело слышать, а совсем другое – принимать в них непосредственное участие.
Почти одновременно, не сговариваясь, Конгетлары извлекли из ножен свои кинжалы, последовав примеру Лаки. Почти одновременно, сомкнув пальцы мертвой хваткой на рукоятях, поднесли лезвия клинков к шеям.
Все они были гладко выбриты – лишь Конгетлары, достигшие шестидесятилетнего возраста, получали право выбросить вон бритвенные принадлежности и отпустить такую же длинную и седую бороду, как у Зикры. Герфегест, самый младший среди собравшихся, краем глаза наблюдал за остальными и повторял их движения, толком не осознавая, что произойдет через несколько бесконечных мгновений. По его спине струйкой стекал пот.
Конгетлары закрыли глаза. Еще немного – и объятия вечности распахнутся для них.
Почти одновременно двенадцать кинжалов изведали плоти и фонтаны алой крови залили растрескавшиеся плиты пристани. Даже солнце, казалось, не в силах было смотреть на это – густое темное облако пришло из глубин Пояса Усопших и заволокло полнеба. И только тринадцатый кинжал медлил.
Это был кинжал Герфегеста.
Герфегеста раздирала чудовищная внутренняя борьба. Ему безумно хотелось жить. И хотя он не боялся смерти – таков был один из четырех даров Пути Ветра, – он не хотел ее, мучительно не хотел ее. Герфегест был достаточно умен, чтобы понимать: одно – смерть – навсегда исключает многое.
Первым упал Лака Конгетлар. Теплая кровь залила его лицо и походную одежду. Вторым беззвучно повалился на спину Вада. За ним приняли смерть остальные.
Между отточенной кромкой кинжала и шеей Герфегеста оставался ничтожно малый зазор. Этот зазор – пограничная черта между жизнью и смертью. Но эту черту Герфегесту все никак не хватало мужества переступить!
Он снова вспомнил о своей возлюбленной – девушке с медовыми волосами, отравленной лазоревым аконитом – самым благородным из дорогих и действенных ядов Синего Алустрала. О своих родителях, сгоревших заживо в бастионах Наг-Туоля. Навряд ли им пришлась бы по душе смерть Герфегеста. Навряд ли, впрочем, они одобрили бы и его нерешительность.
Колеблемый сомнениями, Герфегест сидел, не открывая глаз, стараясь отрешиться от происходящего вокруг. Ему мучительно не хотелось слышать хрип умирающих Конгетларов, осязать теплоту их крови!
Герфегест медлил. Наконец последний Конгетлар – а это был красавец Вада – затих. Некому теперь было зреть позор Герфегеста, не решившегося свести счеты с жизнью, подставив свою шею под поцелуй кинжала.
Онемевшая рука Герфегеста опустилась на колено и клинок выпал из его разжатых пальцев. Герфегест открыл глаза.
10
«Если ты победил врага и оставил стоять его дом, значит, ты напрасно тратил время», – говорила пословица, имевшая хождение среди Орнумхониоров. Именно Орнумхониоры настояли на том, чтобы осадить Наг-Туоль и сокрушить главную твердыню Конгетларов.
Орнумхониоры снарядили флот и пять тысяч воинов. Орнумхониоры склонили к походу авантюристов из других Домов. Орнумхониоры заплатили всем, кто только был в состоянии отличить алебарду от оглобли, лишь бы только их войско выглядело несметным, а флот – необоримым.
Взять Наг-Туоль было непросто. Конгетлары мужественно сопротивлялись, уполовинив силы нападавших. Среди Конгетларов не было предателей и никто не открыл ворота перед врагами.
Среди Конгетларов не нашлось трусов. Поэтому город был сожжен лишь после того, как последний мужчина Конгетларов выронил оружие из холодеющих пальцев. Все, кто остался – а это были женщины и старики, – предпочли позорному плену Последний Глоток. Они приняли яд и Дом Конгетларов окончил свое существование.
Император спустился на пристань Наг-Туоля с борта своего громадного файеланта «Голубой Полумесяц», когда все было кончено.
Один за другим главы Домов отчитались перед ним в своих потерях. Потери были огромны. Ничего подобного в истории Синего Алустрала не случалось.
Император, наклонившись к уху своего советника, в сердцах сказал: «Если Конгетлары и впрямь хотели подорвать могущество Империи, они своего добились». Никто, кроме советника, не слышал этих слов. Но любой солдат, любой вельможа, глядя на остатки воинства Семи Домов, думал о том же самом.
Умные головы говорили потом, что именно с падением Дома Конгетларов начался закат Империи Алустрал.
11
Мир и все в этом мире было прежним. За одним лишь только уточнением. Мир стал красным. Все, что прежде было безграничным многоцветием красок, теперь ушло в оттенки алого, багрового, малинового, розового, пунцового, вишневого.
Этот мир был окрашен кровью Конгетларов и сам Герфегест был красен от темени до пят. Так бывает, когда тебя застает в пути июльский ливень и на твоем теле, на твоей дорожной одежде нельзя сыскать ни одного сухого места. Герфегест тоже попал под ливень. Своего рода ливень, изливающийся не из туч – из вскрытых артерий Конгетларов.
Конгетлары были мертвы. Их бездыханные тела уже не создавали священного круга, как то было совсем недавно. Тела, покинутые отважными душами, лежали раскоряченные, нескладные, отвратительные.
«Прощай, Лака Конгетлар, хозяин крылатой секиры. Прощай, Вада, любезный всем женщинам Империи. Прощай, Мантегест. Прощай и ты, двоюродный дядя Спинар. Трус и предатель Герфегест остается по эту сторону, в мире форм и изменений», – сказал Герфегест и отвернулся.
Перед его взором раскинулось море. Оно не было красно. Оно лежало колышущимся серым полотном и ему было безразлично все, что происходит на суше. Зрелище перекатывающихся волн слегка отрезвило Герфегеста.
В самом деле, помимо Дома, Пути Ветра и родовой чести есть еще кое-что, что не следует сбрасывать со счетов. Есть жизнь.
Простояв в неподвижности еще некоторое время, Герфегест набрался храбрости снова обратить свой взор к убитым. Разумеется, он похоронит их достойно.
Когда нерешительность уступила место твердости, Герфегест снял с указательного пальца Лаки Конгетлара Белый Перстень. Серебро с чеканными фигурами бегущих горностаев – таких же горностаев, как тот, что украшает герб Дома. Алмаз ответил ему тусклым отблеском из самых глубин своего совершенства.
«Если я собираюсь жить среди людей, мне не стоит носить его, – размышлял Герфегест, – ибо в этом случае я проживу немногим дольше Вады и остальных». Герфегест примерил перстень, пришедшийся как раз впору. Затем снял его.
Он не доверял ни карманам, ни кошелькам, ни тайникам в обычном смысле этого слова. Нужно было изобрести что-то более надежное.
В одном из походных тюков он отыскал крепкую шелковую нить и иглу. Затем он обнажил свое правое бедро, сделал кинжалом глубокий надрез в самом мягком, а значит, безопасном месте, вложил в рану перстень и, стиснув зубы, ибо боль была невероятной, зашил рану иглой.
Его пальцы не были привычны к такому делу и стежки легли неровно. Края раны, вкривь и вкось сошедшиеся друг с другом, немилосердно кровоточили. И все-таки дело было сделано. Пока он, Герфегест, жив, Белый Перстень не покинет его и благословение стертого с лица земли Дома пребудет с ним.
