– Где ты живешь в Уэльсе?
Краска сошла с ее щек, они снова обрели свой бледно-медовый цвет.
– В Кардиффе. На Помрой-стрит. Возле знаменитого залива Тайгер-бей. – Теперь она уже дразнила его.
– А твои родители? Они тоже певцы? Они имеют какое-то отношение к вокалу?
– Нет. – Ему показалось, что по ее лицу словно пробежала тень грусти. Еще он отметил, какие у нее красивые брови – темные крылья над черными глазами; таких он не видел ни у кого.
– Я ничуть не удивлен, что тебя приняли, – сказал он, надеясь ободрить ее. – Ведь ты достаточно хорошо поешь… Я и в театр пришел для того, чтобы сказать тебе это.
– Достаточно хорошо. – Она пронзила его взглядом. – Ты просто кривишь душой. И вообще, ты даже не слышал меня толком, так что не можешь судить.
– Слышал-слышал. Я подкупил швейцара. Хотел увидеть твое выступление. – Теперь ему было нечего терять.
Она насмешливо сощурилась и с подозрением взглянула на него.
– Зачем?
– Потому что… – Он сделал глоток пива. – Потому что… – Он закрыл глаза и подумал: «Держись-держись». Меньше всего на свете он хотел утратить контроль над ситуацией. – Потому что ты молодец.
– Ой, ты говоришь как рядовой Джо из Штатов, весь из себя правильный, – фыркнула она.
– Расскажи мне про твою будущую работу, – попросил он. Ему очень хотелось взять ее за руку, хотелось, чтобы она осталась в Лондоне на пару недель. Тогда они могли бы встречаться. – Тебе известно, куда и когда тебя направят?
– Нет. – Она по-прежнему казалась слегка испуганной, словно внезапно проснулась после удивительного сна и ничего не могла понять. – Но если бы и знала, мы все равно не имеем права говорить. Нам лишь сказали, что нужно сделать все прививки – ну, знаешь, от холеры, малярии, лихорадки и тифа.
Сказав это, она испугалась. Ведь она лишь делала вид, что не волнуется. Дом ясно видел, что это не так. У него сжалось сердце. Значит, вероятнее всего, Ближний Восток, где обстановка накаляется, либо Индия, либо Бирма, у черта на куличках.
– Жалко, а я-то надеялся, что ты останешься где-нибудь на пирсе в Саутенде, чтобы мы могли повторить это.
– Повторить что? – Когда она улыбалась, на ее щеках появлялись прелестные ямочки.
– Ну, встретились бы снова, поговорили, посмеялись.
Она задумчиво посмотрела на него и отпила немного лимонада.
– Так ведь мы не…
Он поскорее перебил ее.
– Ты впервые отправишься за границу?
– Да.
– Родители знают?
– Нет. – Она крепко зажмурилась.
После ее слов в нем проснулся заботливый дядюшка. Ему захотелось отругать ее, предупредить об опасностях, подстерегающих ее впереди. О мужчинах, которые захотят ее соблазнить, о скверных кроватях, кусачих насекомых, о рискованных перелетах и вездесущих бомбежках.
– Они против такой твоей работы? – с надеждой поинтересовался он.
– Известие об этом разобьет их сердце, – призналась она и поморщилась, склонив голову над бокалом. – Я думала, что смогу поехать домой и повидаться с ними до отъезда – я обещала маме, – но теперь, похоже, ничего не выйдет. Нет времени. Это ужасно. – Она крепко зажмурилась. – Давай поговорим о чем-нибудь еще.
Бар наполнялся. Бармен перечислял свои коктейли – «Сингапурский слинг», «Белая дама», «Капитанский чай» – группе армейских офицеров. Дом глядел через стол на Сабу, и его мозг силился что-то осмыслить, усвоить. Для него это была незнакомая территория.
– Я знаю, каково это, – проговорил он наконец. – Я опять летаю, а мать еще не знает об этом. На той неделе я съезжу домой и скажу ей.
– Зачем? – Тут испугалась она. – Ведь тебя уже однажды сбили. Ты имеешь право отказаться.
– Я не хочу отказываться.
– Почему? Разве тебе не страшно?
– Нет. – Нельзя признаваться, что ты боишься, даже самому себе. – Я не могу отказаться. Мне кажется, что я рожден для того, чтобы летать, – только пусть это не звучит так пафосно.
Теперь она впилась в него взглядом.
– Нет, не пафосно, – возразила она. – Круто.
Ее руки лежали на столе. Руки школьницы – без колец, без лака на ногтях.
– Ты уже поправился и можешь летать?
– Угу. – Ему не хотелось говорить на эту тему, тем более с девушкой. – Я совершенно здоров.
– Откуда это известно?
– Мне делали рентген, крутили на кресле – проверяли вестибулярный аппарат. Признали меня годным к полетам.
Она пристально смотрела на него.
– Мне понравилось стихотворение, которое ты прислал.
Он ужасно смутился.
– Боже, неужели я отправил его тебе? – В тот день он выписал это стихотворение, а когда Мису вошла в комнату, по-видимому, по ошибке сунул его в конверт.
– «…а дальше – хоть потоп. Но целый час я в этом золоте ее горел и жил…» – мечтательно произнесла она. – Так хорошо сказано. Иногда для радости достаточно и солнышка на час[35].
– Вообще-то, позже автор переделал это стихотворение – написал, что две недели лучше, чем один час.
На ее щеках снова обозначились ямочки.
– Дом, я пошла! – Она сказала это игриво, словно они были детьми и играли в салки.
– Да, я тоже. Позволь мне проводить тебя до дома, – сказал он. – Вообще-то, я мог бы помочь тебе собрать чемодан или пришить к твоей форме знаки различия. Между прочим, я неплохо умею обращаться с иголкой.
– Нет-нет. – Она спрятала лицо в ладонях.
– Ну, тогда можно выпить чашечку кофе. – В кармане шинели лежала початая бутылка виски – на всякий случай.
– Я не могу. – Она дотронулась до его руки. – Я хочу там работать. Я так решила, как только они предложили мне. Теперь меня ничто не остановит.
– Знаю. – Он все понимал. К сожалению.
Она выложила из сумочки ключ от своего номера на Боу-стрит. Он подумал, что хозяйка отеля выказала Сабе доверие, дав ключ с собой, – Лондон есть Лондон. А еще он подумал, что им было бы так легко прокрасться вдвоем по лестнице – ведь с началом войны все старые правила приличия утратили смысл.
– Саба.
– Что?
– Дай мне знать, где ты находишься, когда получишь все допуски.
Она хотела что-то ответить, но ее прервал официант. Он с улыбкой обратился к ним и, посмотрев на крылышки на форме Дома, поинтересовался, из какой он эскадрильи. Официант также сообщил, что администрация заведения сочтет за честь предложить ему и его уважаемой спутнице коктейль за счет заведения. Храбрые летчики заслуживают такой услуги. После беспечного отнекивания Дом, к стыду своему, все-таки был польщен, что оказался в центре внимания в присутствии Сабы, и рад, что избавился от неловкой темы – его состояния здоровья. Ему больше не надо было злиться и оправдываться, словно маленькому мальчику, которому велели снять штаны.
