Маггот шагнул назад, я не двигался. Это было моей ошибкой. Не стоило давать ему преимущество. Его тело вспыхнуло, и тысячи сверкающих искр сорвались с обнаженных костей. Они взметнулись в воздух, устремившись ко мне.
Я поднял оружие, но мифриловая секира не могла защитить от шипящего злого облака. Яркие волны накрыли меня, заставив раствориться в них. Я чувствовал, как мой разум рвется на крохотные части. Каждая из них была мной, и каждая была непохожа на другие.
Не помню, как упал на колени, не помню, как сумел подняться. Длинный стебель секиры повернулся в моих руках, разнося блестящий от крови череп.
Маггот дернулся, взмахивая руками, и со стороны казалось, будто он пытается поймать разлетающиеся кусочки костей.
Второй удар рассек его грудь. Я выдернул секиру, и осколки ребер посыпались на пол склепа. Только сейчас я почувствовал, что боль отпускает меня.
Она откатывалась медленно, с глухим и приятным шумом, словно океанская волна. Я не хотел, чтобы она возвращалась, – эта простая и детская мысль вспыхнула в сознании и превратилась в человечка, который шел за болью и подталкивал ее руками, выгоняя из моего мозга.
Потом все ушло. Только разрубленный скелет Маггота лежал передо мной на полу.
Человек без костей шагнул к демонессе.
С каждым шагом он вздымал над собой алую радугу. Тонкие струйки бежали по разодранной плоти.
– Это и называется «выйти из себя», – пробормотала Франсуаз.
Чародей пробормотал заклинание. В его правой руке появился ледяной меч. Морозные облачка срывались с прозрачного лезвия и обволакивали колдуна. Холод останавливал кровь и закрывал раны.
Девушка подняла катану, готовая отразить удар.
Но искалеченное тело, лишенное скелета, оказалось удивительно гибким. Маггот сделал выпад, который был невозможен для обычного человека.
Волнистое лезвие скользнуло по плечу демонессы. Холодное лезвие стало алым. Франсуаз уклонилась в сторону, как делала тысячу раз. Но там ее уже ждал короткий клинок, появившийся в левой руке волшебника. Перекрутившись, извернувшись всем телом, подобно траве на ветру, Артемиус нанес демонессе глубокую рану в бок.
Френки попятилась.
Весь ее опыт, все воинское чутье были теперь бесполезны. Чародей двигался так, как не под силу ни человеку, ни зверю. Снова вспыхнул ледяной клинок, метя между высоких грудей девушки.
Франсуаз с силой пнула тварь ногой в живот, но ее сапожок лишь глубоко ушел в месиво алой плоти, даже не заставив мага пошатнуться.
Девушка отбросила меч. Ее глаза вспыхнули. Острые короткие рожки начали подниматься над роскошными каштановыми волосами. Черные кожистые крылья распахнулись за спиной дьяволицы.
Столб рокочущего огня вырвался из рук демонессы. Он охватил окровавленное тело Артемиуса, покрывая обнаженную плоть тысячами поцелуев боли. Под сводами склепа пронесся вой страха и отчаяния, смешанный с тяжелым запахом паленой плоти.
– Пощади, – прошептал Маггот.
Но было поздно. Никто не смог бы остановить пляшущую круговерть пламени. Чародей обвалился на землю – не как падает умирающий человек, но словно фарш, выпущенный из мясорубки.
Его рот распахнулся, и огонь вырвался оттуда, умывая лицо ожогами. Голова Артемиуса содрогнулась и опала, утонув в костре из горящей плоти.
– Ну что же, – сказала Френки, хмуро оглядывая лежавшие на полу останки. – Надо чаше ходить на кладбище.
Обугленные куски плоти пришли в движение.
Артемиус Маггот медленно поднимался на ноги. Разрубленные кости погружались в распахнутую плоть, глубокие раны закрывались, кровь, растекшаяся по гранитным плитам, с вязким хлюпанием втягивалась в тело.
– Меня нельзя убить, – произнес чародей.
Он понял это только сейчас. Колдовская сила, пропитавшая его тело, была столь огромна, что не позволила чародею переступить порог, отделяющий жизнь от смерти.
Чародей подошел к гробу своей жены и поднял младенца.
Я сложил руки на груди.
– Почему ты думаешь, что ребенок будет служить тебе? – спросил я. – Ты нарушил ход событий, описанный в легенде. Убил его родителей.
Маггот остановился.
– О чем ты говоришь? – спросил он. – Я его отец. Я покачал головой.
– Только не делай вид, будто не знал, что у Амалии был роман с шофером. Тем самым, который погиб вместе с ней в автокатастрофе. Это удалось скрыть от прессы, чтобы не позорить ее после смерти. Но ты должен был знать.
На лице Маггота замерло недоумение, словно печать, выжженная раскаленным металлом.
– Как же ты сможешь любить этого ребенка? – спросил я. – Ведь он – память о твоем позоре. Ты используешь его, а потом погубишь – так же, как его родителей.
– Нет! – воскликнул Артемиус, но было поздно. Маленькая головка младенца стала подниматься все выше и выше на гибкой змеиной шее. Его зеленые глаза вспыхнули, и тысячи крошечных зубов впились в шею убийцы.
Я отступил назад. Маггот пытался бороться, но он был бессилен против адского порождения. Длинный червь с детским лицом пожирал его, разбрасывая вокруг куски горячей плоти.
Потом все кончилось. Артемиус не ошибся – от него не осталось даже костей. Демонический ребенок взглянул на меня, его глаза снова вспыхнули, и он исчез, провалившись в мраморный пол.
Франсуаз медленно выдохнула.
– Я не знала про ее связь с шофером, – сказала она.
– Никто не знал, – ответил я. – Я это выдумал. Как говорил Артемиус, мнение важнее фактов.
ГЛАВА 9
– Не знаю, как вас благодарить, – говорил Хаммелсдор, снова и снова порываясь пожать мне руку.
Я вежливо уворачивался.
– Деньгами, – предложил я, когда наметился просвет в его рыскающих движениях.
Напоминание о деньгах – лучший способ придушить человеческую благодарность, и Хаммелсдор печально сник.
– Конечно, – сказал он, в душе наверняка жалея, что не умер вовремя.
Его лицо утратило мертвенную бледность, однако оно еще не скоро станет излучать былое самодовольство, если когда-нибудь это чувство вообще вернется к финансисту.
Религия учит, что смирение полезно для всех нас. Я в это не верю. Будь это так, смирению должен был учить нас сам Господь, но он трусливо послал на смерть собственного сына, вместо того чтобы страдать самому.
Рождать детей, чтобы они платили за наши ошибки, – да, в этом мы похожи на христианского бога.
У меня нет детей.
Саргон Хаммелсдор уныло скрипел пером и делал это так долго, словно переписывал на кантонском диалекте «Войну и мир». Но расставаться с деньгами нелегко, а с большой суммой – тем более.
