— Да-да, спасибо, что напомнила, — я спешно отстегиваю от головной повязки и прячу в пояс знак Ордена. У меня он не совсем обычный — цвета морской волны и темный-темный, почти черный.
— Нелли, а ты уверена, что мое… хм… исчадие прячется именно тут?
— У Влединесс вечно отираются всякие страждущие. Она уроженка Авиллона, ее и без Круга Света голыми руками не возьмешь. Вот и набиваются к ней разнообразные ушельцы…[3]Я ведь тоже тут отсиживалась, когда первый раз разругалась с Россиньолем — тут всегда и всех принимают.
Нелли — подруга Россиньоля, крепкая и веселая крестьянская девушка чуть моложе меня. Лет семь назад бродячий менестрель Винато проходил мимо ее родной фермы, спел пару песенок, и на следующее утро за ним увязалась девчонка-подросток. Как впоследствии выяснилось, навсегда. Регулярно они с Россиньолем ругаются в дым, Нелли от него уходит, но потом почему-то всегда приходит обратно. За эти годы она много потаскалась за ним по Сутям, узнала жизнь и обычаи мотальцев, приобрела в Городе популярность как искусная рукодельница и в конце концов стала полноправным членом нашего маленького содружества уличных артистов, которое матушка Флетчера зовет «Баклан-студией». Я тоже очень нежно привязана к Нелли — такой хозяйственный и крепко стоящий на земле человек, как она, вносит недостающую стабильность в наше бестолковое существование («все вы у меня личности творческие, а посуду за вас кто мыть будет?»).
— И кстати, когда я тут сидела, я уже знала свое Истинное Имя, хотя и скрывала это от Влединесс, — продолжает Нелли. — Твоя Маэстина вполне может сделать то же самое и почему не делает, мне не понять.
— Ты тут сидела, потому что не знала, куда податься, — возражаю я. — А Маэстина могла бы жить с Луминно или даже со мной — уломала бы я мадам Гру. Всех моих сестер учили музыке, а она еще и очень способная, так что выступала бы с нами, играла на скрипке и имела свою честную долю в наших деньгах. Захотела бы — поступила бы куда-нибудь доучиться, у меня ведь есть кое-какие знакомства… Так нет же — сидит хрен знает где, голодная, в тряпках с чужого плеча, и упрямится!
— Я этих ушельцев, честное слово, никогда понять не могла, — говорит Нелли с жаром. — Как вообще можно ходить по Сутям без умения считывать язык, брать рассеянную информацию и изменять облик и одежду? Неужели им так больше нравится? Я ведь еще помню время, когда ничего этого не умела — это ж легче застрелиться сразу! В первой же полуоткрытой Сути камнями закидают!
— Насколько я знаю такой народ, они не верят, что все эти способности возникают только в Кругу, — объясняю я. — Что значит полнота сущего и совокупность реализаций, им втолковывать бесполезно: раз кто-то умеет, значит, и они могут научиться, причем сами. Так сказать, одной лишь силой мысли. А про замысел Творца с ними вообще лучше не говорить — побьют.
— Так уж сразу и побьют?
— Во всяком случае, меня побили. Это давно было, я после обретения своего Имени такая вытаращенная была, что развешивала словеса где надо и не надо. Еще не усвоила, что проповедь не должна быть пропагандой, за что и получила.
У входа в подъезд еще не старая на вид бабушка удерживает маленького внука от поползновений целиком слопать весь кулек пастилы.
— Вы к Влединке, девочки? — завидев нас, она отрывается от своего важного занятия.
— Да, к Влединесс Хинд, — отвечает вместо меня Нелли.
— Опаздываете! — улыбается бабушка. — У нее гости час назад как собрались, уже поют, — и снова поворачивается к внуку.
— Соседка, что ли? — спрашиваю я Нелли.
— Угу, — кивает та. — Поражаюсь долготерпению этой женщины — другая бы давно на ее месте половину здешних обитателей сдала куда-нибудь. Например, в клинику для опытов. А ей все нипочем, всегда — здравствуйте, до свидания, Влединка, хочешь пирожка с яблоками, я сегодня пекла, такой вкусный!
— В Авиллоне жители вообще святые, — соглашаюсь я. — Я и сама-то не всегда понимаю, как меня мадам Гру терпит.
На лестнице и в самом деле слышно пение. Для разнообразия даже неплохое — какая-то веселая песенка про прекрасную донну и незадачливого ухажера. Я бы не отказалась послушать ее поближе, но к тому моменту, когда мы достигаем седьмого этажа, пение смолкает.
Деревянная дверь покрыта облупившимся лаком, посередине косо выжжена надпись: «ВСЕОБЩИЙ ПРИЮТ». Рядом, прямо на ступеньках лестницы, сидят две девчонки лет шестнадцати и вида на редкость не женственного. У одной в руках малая силийская арфа, иначе называемая кесминой, у другой магический кристалл, способный запоминать звук, — магнитофоны в этом обществе непопулярны.
— Привет, — бросает Нелли. — Что, опять Влединка вас на свежий воздух выставила?
— Там сейчас Арлетт Айотти спит, — отвечает та, что с кристаллом. — Влединесс сказала — не мешайте, а хотите петь, идите на лестницу.
— А это кто с тобой? — спрашивает арфистка.
— Так, подружка, зовут Эленд, — лицо Нелли абсолютно невозмутимо. — Одно время странствовали вместе.
— Эленд, а ты Светлая или Темная? — спрашивает меня девчонка с кристаллом. Меня невольно умиляет эта детская непосредственность.
— А ты как считаешь? Ты-то сама какая?
— А я ни за Свет и ни за Тьму, — произносит она со значением. — Я за Всемирное Равновесие! — все эти большие буквы видны в ее речи невооруженным глазом.
Вот экспонат!.. О боги мои, почему, если их некому пороть, я должна заниматься еще и этим?! Мне своей Маэстины выше крыши хватает! Черт возьми, мне тоже когда-то было шестнадцать, но почему-то в ту пору я и выглядела, и вела себя совсем иначе!
Я выпрямляю спину, откидываю голову назад — то, что Флетчер называет «позой владычицы».
— Юная леди, там, откуда я родом, считается дурным тоном, когда головная повязка висит на ушах, да еще и не прикрытых волосами! — отчеканив эту высокомерно-изящную фразу, я с каменным лицом прохожу мимо ошалевших девчонок в незапертую дверь «ВСЕОБЩЕГО ПРИЮТА». Нелли украдкой показывает мне большой палец.
Дверь в одну из комнат плотно притворена. В другой комнате на полу сидит сразу много народа — женщин больше, чем мужчин, но основная часть ничем не лучше тех двоих на лестнице. То, что простительно девчонкам, девушкам моих лет и старше простить трудно — а средний возраст народа именно таков.
В углу, невзирая на шум, кто-то спит, завернувшись в грязное одеяло — явно не Арлетт АйТи, судя по размеру торчащих ног. В центре комнаты постелена клеенка, на ней — чайник, банка абстрактного варенья, немного хлеба и много чашек разной степени наполненности. Если мне скажут, что это весь сегодняшний обед данной компании, меня это не удивит. Зато накурено — хоть топор вешай. Блин, сразу глаза резать начало… я торопливо бормочу себе под нос простенький блоккодификатор, стараясь не думать о том, как буду выводить из организма эту дрянь.
