Восемь двухколесных повозок, запряженных волами, ждали на улице. Огромные животные стоически переносили жару. Повозки были нагружены порохом, бронзовыми ядрами, ивовым углем и свинцовыми чушками. Борс нетерпеливо ждал, сидя на своем гнедом, а Гаспаро держал под уздцы Бурака.
Тангейзер спросил:
— Гаспаро, как дела сегодня?
Гаспаро был крепкий парень шестнадцати лет, застенчивый и безгранично преданный хозяину. Он широко улыбнулся в ответ, сконфузившись от чести быть спрошенным. Тангейзер похлопал его по спине и повернулся к Бураку, чья искренняя любовь наполняла его бесконечной радостью. Бурак был теке-туркменский конь из оазиса Ахаль; эта порода издавна почиталась священной и именовалась нэсэн — сам Чингисхан ездил на таком скакуне. Подвижный, очень выносливый, удивительно грациозный, конь держал голову высоко, с прирожденной величественностью. Он был цвета только что отлитой золотой монеты, а хвост и короткая, собранная в кисточки грива — пшеничного оттенка. Тангейзер растил его на бараньем жире и ячмене и держал бы коня прямо в таверне, если бы на это согласились его партнеры. Бурак опустил голову, и Тангейзер нежно погладил его.
— Нет тебя прекраснее, — сказал Тангейзер; Бурак всхрапнул и мотнул длинной шеей.
Тангейзер сел верхом и, как обычно, тут же ощутил себя Цезарем. Бураку не требовались удила, так чутко он реагировал на самое легкое прикосновение. Взаимопонимание всадника и коня было полным. Бурак тронулся с места так, будто весь поход был задуман им лично, вслед за ним возницы щелкнули хлыстами, волы натянули постромки, и, с всадниками во главе, весь караван повозок покатился через гавань.
Хотя вообще-то Сицилия на дух не переносила иноверцев и инакомыслящих, Мессина, за тысячелетие перевидавшая дюжины завоевателей, была открыта для иностранцев, мошенников и предпринимателей всех мастей. Это была независимая республика, густо населенная, как Рим, и обращающая на последних завоевателей, испанцев, которые тут же попытались обобрать остров до нитки, так же мало внимания, как прежде она обращала на римлян, арабов, норманнов и прочую публику. Эта гавань была темпераментна и богата, как и находящаяся всего в паре миль, по ту сторону пролива, гостеприимная Калабрия, принимала негодяев всех мастей и в громадных количествах. Губернатор за один этот год насобирал здесь и отправил испанской короне столько богатств, сколько весь остальной остров давал лет за пять. Что касается церкви, святая инквизиция собрала здесь целый легион, занимавшийся похищениями людей и убийствами; в эти отряды входили рыцари, бароны, купцы, ремесленники, преступники разного ранга и еще, хотя об этом не говорили вслух, изрядное число городских полицейских. Для людей вроде Тангейзера, желающих сколотить состояние, это место не знало себе равных.
У побережья Мессины была прекрасная гавань в форме полумесяца, защищенная укрепленными дамбами и пушками монументального Арсенала, возвышающегося над морем. За ним поднимались старые городские стены. Очертания башен и колоколен расплывались в послеполуденном жарком мареве. Просторные доки топорщились лесом мачт, рей и убранных парусов, в искрящемся свете, отражающемся от воды, сновали вдоль берега баржи, нагруженные корзинами и тюками. Не считая разрезающих воду рыбачьих лодок и каботажных судов да еще испанского галеаса, патрулирующего в виду берега, море было пустынно: почти все мореходы в эти опасные дни выжидали, пока планы Великого турка станут понятнее.
Верфь рыцарей-госпитальеров располагалась в полулиге от «Оракула». По дороге Тангейзер со своим отрядом, грохочущим по булыжникам мостовой, миновал свечные мастерские и канатные дворы, лавки со специями и гранитные мастерские, бордели, лавки денежных менял и пьяные притоны, похожие на его собственный. Они ехали мимо торчащих грузовых кранов, которые приводили в движение рабы, шагающие внутри гигантских колес с перекладинами; мимо вытащенных на берег для ремонта галер, от которых несло паклей и смолой; мимо продавцов еды, жарящих требуху под двускатными крышами, с которых в качестве украшения свисали туши только что освежеванных ягнят; мимо подметальщиков улиц, лопатами сгружающих навоз в вонючие, облепленные мухами тележки; мимо безногих нищих, босоногих мальчишек и попрошаек; мимо женщин, торгующихся с продавцами-лоточниками; мимо компаний важно вышагивающих bravi, гнусно ухмыляющихся и прячущих в рукавах ножи; мимо тысяч голосов, сыплющих проклятиями, и тысяч голосов, огрызающихся в ответ. Колоссальная лестница возможностей, уходившая вдаль, насколько видел глаз, напомнила Тангейзеру, что Сабато прав: они пока еще не богаты. Он решил зайти на обратном пути к капитану Димитрианосу выказать свое почтение и договориться о том, чтобы на его долю загрузили необходимую для путешествия провизию.
«Куронн» был длинным и узким по форме судном, сто восемьдесят футов[31]от носа до кормы и всего двадцать в ширину. Этот корабль, как и все корабли рыцарей, был построен, чтобы быстро двигаться и атаковать. Корпус судна был выкрашен черной краской, а огромные латинские паруса были кроваво-красного цвета. Вытканные на парусах золотые восьмиконечные кресты слепили глаза. Встречать корабль пришли в верфь и стояли сейчас на берегу в своих длинных черных накидках человек двадцать рыцарей Религии. У всех у них поверх ряс были надеты мечи, и, судя по их виду, они были готовы к любым неожиданностям. Тангейзер решил, что они из тех, кто только недавно прибыл из самых отдаленных монастырей ордена, и действительно в некоторых рыцарях явно угадывалось немецкое или скандинавское происхождение, а другие были похожи на испанцев или португальцев. Они по очереди подходили обнять стройного брата, стоявшего между ними. Когда тот повернулся, чтобы поздороваться с очередным рыцарем, Тангейзер узнал Оливера Старки. Их глаза встретились, Тангейзер приветственно отсалютовал и улыбнулся. Смущение отразилось на худощавом лице Старки, но потом он тоже улыбнулся и кивнул, после чего повернулся к братьям. Тангейзер двинулся к Борсу.
— Давай-ка сначала договоримся с капитаном, а брата Старки отыщем позже.
Когда Тангейзер ступил на главный трап, Борс предостерегающе положил руку ему на плечо. Три человека спускались с корабля; солнце светило им в спины. Двое были в рясах доминиканцев, причем вместе они смотрелись забавно, поскольку один из них и в длину, и в толщину был в два раза больше другого. Вслед за ними шел юноша лет двадцати, похожий на испанца, худой как палка, одетый в прекрасный черный камзол. У него были порочные глаза и такой же рот, и всем своим видом он походил на убийцу. На поясе у него висели и меч, и кинжал. Осанка у высокого монаха была как у принца, а потупленный взор — как у нищего. Он двигался прямо на Тангейзера; когда он ушел с освещенного места и оказался в тени корабля, Тангейзер разглядел лицо этого человека и почувствовал, как все внутри него сжалось.
— Людовико Людовичи, — пояснил Тангейзер другу.
— Инквизитор? — уточнил Борс.
