Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
Это был холодный душ, который сразу остудил и пристыдил. Несколько секунд все молчали.
— За какую же резолюцию голосовать? — растерянно спросила Гинзбург.
— Не надо резолюций. Надо просто пожелать бабе Мане семь футов под килем. Отговаривать мы её не будем — взрослый человек, сама знает, что делает. — Моряк повернулся к Мане, которая сидела в своей комнате у окна и, как из ложи, наблюдала за происходящим. — Счастливо вам доплыть до своей гавани и стать на якорь. А мы вас будем долго-долго помнить и грустить. Ведь наш двор без вас, как корабль без боцмана.
— Ай, бросьте! — махнула рукой растроганная баба Маня и расплакалась.
— Мы дадим ей положительную характеристику, но с отрицательным отношением, — подвела итог старуха Гинзбург, и все проголосовали за эту странную резолюцию.
А Тэза готовилась к отъезду: собирала справки, гладила одежду, добывала в магазинах картонные ящики от продуктов и паковала в них книги и посуду.
Баба Маня каждое утро, как на работу, ходила в ОВИР, крутилась там и, возвращаясь, сообщала дочери все новости, связанные с «отъездной» темой.
— Нужна ещё одна справка о том, что мы не брали напрокат телевизор.
— Я принесла такую справку.
— То про чёрно-белый, а теперь нужно про цветной.
— Но у нас в прокате еще нет цветных телевизоров, — удивлялась Тэза.
— Телевизоров нет, а справки есть. Надо получить.
Однажды она прибежала в страшной панике.
— Говорят, что они забирают ордена. Свой я им отдам только вместе с жизнью!
Баба Маня во время войны давала кровь для раненых, получила знак отличного донора, страшно им гордилась и называла его орденом.
Новый день — новое сообщение.
— В Чопе носильщики берут десять рублей за место.
— Сами понесём, — успокоила её Тэза.
— Нельзя! Таможенники принимают багаж только от носильщиков! А проводники и начальник поезда требуют пятьдесят рублей с каждого купе.
— А они за что?
— За то, что открывают в вагонах окна. В Чопе поезд мало стоит, в проходе давка — вещи выбрасывают через окна. Если их не откроют, не успеешь разгрузиться.
— Значит, возьмём поменьше вещей.
— А ценности вообще вывозить запрещено!
— Чего ты волнуешься? Твои ценности у тебя не отберут.
— А кораллы?
— Кораллы разрешено провозить.
— А!.. Я им не верю!
Её ценностями было бабушкино ожерелье из кораллов, ещё до войны завещанное Марине, и десятка два недорогих брошек, которые она собирала всю жизнь. Всё богатство хранилось в запертом ящике буфета, периодически проверялось и снова запиралось на два поворота ключом.
Тревожась, что это не пропустят, баба Маня приняла предупредительные меры: обшила кораллами подол своего выходного платья, воротничок, рукава и карманы. Брошки прикрепила в виде пуговиц, все, сверху донизу. Платье превратилось в кольчугу, и стало таким тяжёлым, что когда она его примерила, у неё подогнулись ноги.
Накануне отъезда Тэза устроила прощальный ужин.
Мебель уже вывезли, поэтому сидели на узлах и ящиках. На трёх сдвинутых чемоданах стояли еда и бутылки. Пили водку, закусывали форшмаком — фирменным блюдом бабы Мани.
Моряк принёс две банки чёрной икры.
— Там это товар.
Ванечка притащил в подарок отремонтированный им трансформатор:
— Неизвестно, какое там напряжение.
Броня шептала Тэзе:
— Если встретите Диму, передайте, что я живу, как барыня: убираю восемь подъездов, зарабатываю больше двухсот рублей. В домоуправлении меня повесили на Доску почета. Может, он вернётся?
Во время прощания обычно пьют за предстоящие встречи. А здесь встреч не предвиделось. Прощались навсегда, поэтому в основном молчали, как в комнате, где покойник.
Потом баба Маня вручила каждому на память часы из дедова наследства, торжественно объявляя название фирмы и стоимость.
К концу ужина Моряк сообщил:
— Мы тут недавно посовещались и приняли решение: Лёшину могилу берем под свой контроль, будем по очереди досматривать — помыть, подкрасить, цветочки посадить…
Тэза поднялась с рюмкой в руке.
— Спасибо вам за то, что вы хорошие люди… Спасибо за прожитую вместе жизнь… Спасибо… — Водка расплескалась. В горле стоял комок, который она никак не могла проглотить. Понимая её состояние, Моряк заторопился:
— А теперь споём! Все вместе!
Мэри Алая качнула бюстом и запела. Мусью Грабовский аккомпанировал ей на гитаре.
Эх, загулял, загулял, загулял
Парень молодой, молодой…
— В красной рубашоночке… — нестройно подхватили остальные.
Броня плакала.
Утром прибыл заказанный автофургон. Началась погрузка. Мужчины выносили тяжёлые вещи, женщины — те, что полегче. Баба Маня вытащила перетянутый верёвками тюк, из которого сочились перья.
— Я хочу умереть на своей подушке.
Только Тэза сидела на скамейке под своим окном, далёкая и безучастная, будто всё это происходило не здесь и не с ней.
Шофёр посигналил, давая понять, что погрузка закончилась.
— Посидим перед отплытием, — предложил Моряк.
Все присели, кто на скамейку, кто на ступеньки парадного, кто просто на корточки. Несколько секунд прощально молчали.
Снова посигналил шофёр. Тэза продолжала сидеть без движения.
Моряк подошёл и положил ей на плечо свою квадратную ладонь.
— Вас никто не осудит: живые тянутся к живым.
— Мёртвые сильней живых, — тихо произнесла Тэза.
Призывно сигналил шофёр.
Глядя сквозь открытое окно на разорённую квартиру. Броня растерянно произнесла:
— Ведь вас уже выписали.
Баба Маня продолжала сидеть, обнимая свою любимую подушку.
— А вы что скажете? — обратился к ней один из братьев Кастропуло.
И она произнесла в ответ одну-единственную фразу, которую выучила за все эти месяцы:
— Май нейм из Маня.
ПРОЛОГ ВТОРОЙ ЧАСТИ
Прошли годы. Пришла перестройка. Заколебалась почва под ногами, повалились идолы с пьедесталов, невероятное стало возможным, а возможное — невероятным.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
