Так выглядели в то время вечеринки. А ведь были еще открытия галерей и закрытые концерты. И вдруг я очутилась — к своему удивлению, хотя могу себе представить, каким неискренним вам кажется это утверждение, — в центре самых оживленных бесед, получая все новые приглашения, предложения и подарки.
Работая в маленьком городишке на Лауру, я не понимала, насколько положительно моя профессия воспринимается в других местах. Пригороды Америки — скучища, затхлое болото, где копошатся сексисты и расисты, такие же узколобые, как любая группа религиозных фанатиков. Ну, нельзя сказать, что в мире наркотиков и пиджаков от Армани царит социализм, но, по крайней мере, он больше настроен быть непохожим, непредубежденным и необычным.
В городе меня воспринимали как состоятельную женщину, обладающую властью. Думаю, именно тогда я и сама стала так к себе относиться.
А ведь были еще приключения, бесконечные и вечные сексуальные связи и романы, о которых шептались все! Даже если не брать в расчет мою работу, казалось, что мой мир насквозь пронизан сексом.
Я тоже не могла не поддаться искушению. В прокуренных барах я встречала темноглазых незнакомцев, и все заканчивалось тем, что я просовывала руку за пояс их брюк в узких коридорах, ведущих на кухню или в туалет. Я склоняла голову на чье-то плечо и вдруг оказывалась в такси, едущем в незнакомом мне направлении, причем наполовину раздетая и целующая какого-то мужчину, чье имя не могла вспомнить ни за что на свете. А еще не один раз я просыпалась с раскалывающейся головой, с трудом фокусировала взгляд на теле, лежащем в моей постели, и недоумевала, кто это такой и как он тут очутился.
Я бывала на вечеринках, где весьма безалаберно относились к самому понятию интимности, и в итоге под утро кругом виднелись обнаженные тела и изможденные лица. Я начала читать эротическую литературу: Анаис Нин, Энн Райс, Генри Джеймс и мой любимый автор — Аноним. А еще французские писатели, творившие на рубеже веков, распивавшие абсент и курившие гашиш, обедавшие в ресторанах, спрятавшись от посторонних глаз за тяжелыми вышитыми портьерами… Я обожала эти книги. Эра, когда секс мог быть грязным, но все еще не утратил свою загадку, когда элегантность и непристойные связи шли рука об руку. Я роняла слезу над этими книгами. Правда.
Поскольку я приобрела определенную репутацию, то внезапно мне пришлось и вести себя подобающим образом. Поскольку я могла флиртовать с кем-то молодым и симпатичным, я понимала, что мнение окружающих обо мне будет зависеть и от того, с кем я сплю. Очень похоже на увещевания моей матери, только наоборот. Из ее уст это звучало «не спи ни с кем, что скажут люди?», а теперь — «спи только с правильными людьми, а не то, что скажут люди?».
Небольшое изменение в восприятии, не более того.
Но я рада сообщить, что это изменение скорее предписывало мне не спать с определенными людьми, а не расширять список своих сексуальных партнеров. Другими словами, я не выходила в свет и не решала переспать с тем или с этим только потому, что это модно. Господи, да я с трудом заставляла себя надеть вещи, которые кто-то навязывал как модные, не говоря уж о том, чтобы мода диктовала что-то еще в моей жизни. Напротив, мне нравилось думать, что я сама законодательница моды в подобных вопросах.
Нет, я хочу сказать, что в прошлом объясняла свое наплевательское отношение к тому, с кем я проснусь на следующее утром, слишком частыми походами на всевозможные вечеринки. А теперь поняла, что это все равно что питаться фаст-фудом: сначала вас это вполне устраивает, пусть и не очень полезно, но если окружающие узнают, что вы едите фаст-фуд, то не станут интересоваться вашим мнением о деликатесах. И если вы хотите стать уважаемым шеф-поваром, то не будете питаться каждый день в «Макдоналдсе».
Мне хотелось стать кем-то уважаемым в своем деле, поэтому я очень старалась решить, с кем мне спать, а с кем не стоит, перед тем как прыгнуть в постель.
Не такой уж плохой принцип для любого человека, как мне кажется.
Джесси все время крутился где-то поблизости и возвращался ко мне, когда ему было удобно. Я пыталась его игнорировать, но когда не получалось, то, наоборот, начинала преследовать его. Дежурила за углом рядом с квартирой, которую он наконец-таки снял в Бэй-Виллидж. Сидела в засаде, зажигала сигареты и сразу же их тушила, наблюдая, с кем он пришел домой и с кем проснулся.
Я испытывала физическую боль при виде Джесси с другими женщинами, но одновременно это меня возбуждало. Мое сердце бешено вращалось в грудной клетке, а соски твердели, и внутри, под джинсами, разливалось тепло, которое никак иначе испытать нельзя.
Дело в том, что все в своей жизни я делала или не делала, находясь под влиянием Джесси. Я не могла ничего съесть, не подумав, а понравилось бы это ему. Я не могла наконец улечься спать под утро, не пожалев, что Джесси нет рядом, и не окунувшись в болезненные и неприятные размышления, где он может быть. Я не могла посмотреть фильм и не захотеть обсудить его с ним, и это при том, что мы никогда ничего не обсуждали, пока были вместе, ни разу. Я ничего не могла делать, говорить, думать, не вспомнив в той или иной связи Джесси.
Когда его не было рядом, я не жила по-настоящему. Я пребывала в каком-то статическом состоянии, где все делаешь чисто механически, и могла взглянуть на свою жизнь только через призму мировоззрения Джесси. Я словно топталась на месте до следующего телефонного звонка, до следующей случайной встречи, до следующего момента, когда он станет частью меня, чтобы я смогла ощутить всю полноту жизни.
К тому моменту Джесси обзавелся пейджером. Одному богу известно, почему он вообще решил, что ему нужен пейджер, хотя у меня и имелись свои предположения на этот счет, причем весьма обоснованные. Помню только безнадежное и глубокое чувство стыда, охватывавшее меня по вечерам слишком часто, даже все случаи и не упомнить, когда я снова и снова набирала номер пейджера Джесси в надежде, что он отзовется. А потом очень расстраивалась и не могла найти себе места, когда он не перезванивал. Это была своего рода игра, но она высасывала из меня массу сил.
Когда наконец Джесси появился, я превращалась в ведьму, бросающую в сердцах обвинения, мерзкую суку, с которой никто, и уж тем более Джесси, не захотел бы проводить время. Я сама себя не узнавала.
Как только он попал в поле моего зрения, я набросилась на него:
— Где ты был? Почему не отвечал на мои звонки?
— Детка, я был занят.
— Почему ты так со мной поступаешь? — причитала я.
Он посмотрел мне в глаза.
— Ты сама с собой так поступаешь.
Правда больно жалила мое самолюбие, и я так разозлилась, что утратила остатки здравого смысла.
— Ты ненавидишь меня! — заорала я. — После всего, что я для тебя сделала…
В его взгляде читалось нечто, что могло бы быть жалостью, если бы речь шла не о Джесси, а о ком-то другом.
— Посмотри, что ты с собой делаешь, — коротко сказал Джесси. — Посмотри, в кого ты превращаешься… — и закрыл за собой дверь.
