— Сама знаешь.
Она понимающе улыбнулась и немного приподняла подол рубашки.
— Я серьезно, Кэрри, — почти прохрипел Трент.
Видно было, что ему трудно сдерживать желание, что он весь страшно напряжен.
— Я даю тебе пять секунд, разворачивайся и уходи, через пять секунд я за себя не отвечаю!
Ее зеленые глаза светились пониманием, но она не двигалась.
— Раз, — начал он, сев на кровати, — два…
Она по-прежнему не двигалась, но на лице мелькнула улыбка.
— Три…
Она шагнула к нему.
— Четыре…
«Пять» он не сказал. Зачем? Трент вскочил и сжал ее в объятиях.
Их губы слились, в одно краткое мгновенье она оказалась на нем, глядя ему прямо в глаза. Что-то в этот миг произошло между ними, то, что потрясло Трента до самой глубины. Кэрри — его женщина. Оттого он так долго хотел ее. И все это время понимал, что она создана для него, нужна ему сейчас и будет нужна всегда.
Ему хотелось обнять ее — так крепко, чтобы не понимать, где он и где она, слиться с ней, раствориться в ней и оставаться вместе долго-долго, пока хватит сил…
Кэрри тихонько застонала, когда он начал целовать ее шею, все ее тело вышло из повиновения — оно так давно ждало его, до боли желало, стремилось к нему.
— Будь со мной, ты… ты… тебя… — прошептала она.
Он быстро наклонился к ночному столику и вернулся к ней.
Последние два года в жизни Кэрри не было секса. Страшная болезнь матери подавляла в ней все эмоции, желания и силы. Но и раньше, когда еще у них была нормальная жизнь, когда случались увлечения и романы, ничего подобного она еще не знала.
Она никогда не испытывала такой радости, такого счастья от совершенства мужского тела, от этой великолепной, торжествующей красоты. Не испытывала такого восторга от соприкосновения с ним. От желания отдавать ему всю нежность и любовь, спрятанную в ней. Она не знала, что поцелуи, прикосновения его рук могут пробудить такую симфонию чувств, такое море наслаждения, поднять такие внутренние глубины, которых она и не подозревала в себе.
Кэрри, привыкшей воспринимать жизнь в образах, сейчас казалось, что они — то самое единое существо, которое, по древнегреческому мифу, боги в наказание за что-то разделили на мужчину и женщину и отпустили в мир. Если бы они не нашли друг друга, она, художник, так и не познала бы гармонии чувств и состояний. Секс был лишь продолжением их единения, их общности на каком-то очень высоком, духовном уровне. Наверное, именно поэтому их секс и был так совершенен.
То, что это был Трент, то, как он ее трогал, гладил, прижимал, как двигался, рождало в ее мозгу такие мысли и желания, про которые она и не подозревала. Но сейчас она хотела испытать с ним все. И Кэрри знала, что в этом они едины. Отношение Трента к ней так же высоко и так же отчаянно. Это видно в каждом его поцелуе, в каждом его вдохе.
Кэрри была счастлива, бесконечно счастлива.
И понимала, что ей невероятно повезло: попасть в такой водоворот эмоций! Только бы хватило сил выдержать эту бурю, не умереть от счастья.
Они оторвались друг от друга, потому что оба были без сил. Потому что нужно было перевести дыхание. Потому что невозможно было не только шевелиться, но и произнести хотя бы одно слово.
Неподвижно они провели несколько минут.
Оба лежали на боку, под простыней. Трент чуть-чуть придерживал Кэрри, ее спина прижималась к его животу.
Кэрри чувствовала такой покой, такое расслабление и свободу, такое умиротворение, какого ей давно не случалось ощущать. А может быть, это было с ней впервые в жизни?
Она повернулась, чтобы посмотреть на Трента, увидеть его глаза, узнать, как он пережил то, что произошло между ними.
Но его глаза были закрыты, а лицо исполнено покоя.
Как всякой нетерпеливой женщине, собственнице, ей захотелось разбудить его, но вложить в это свои чувства, свою любовь. Еле касаясь, поцеловала его веки, кончик носа, уголок рта. Он откликнулся в тот же миг:
— Что такое, женщина? Пришла в себя? Ждешь меня? — с нарочитой грубостью прохрипел Трент, не открывая глаз.
Он потянулся и мягко похлопал Кэрри по голым ягодицам. Она рассмеялась, и он открыл глаза и улыбнулся.
— Я понял, что тебе нравится. Надо запомнить.
— Ты мне нравишься, — она тронула его лицо.
Произнеся эти слова, она поняла, что говорит не то. Он не нравился ей, уже нет, так нельзя сказать. Она была на седьмом небе, она была без ума от него…
Он озабоченно смотрел на нее:
— Что не так? Что с тобой? Все в порядке?
Кэрри кивнула.
— Ты уверена? — Он обнял ее и сильно прижал к себе. — Ты печальна. Из-за того, что было сегодня?
Она поцеловала его, тронутая его вниманием:
— Нет. Но раз ты заговорил об этом, я хотела поблагодарить тебя за то, что ты сделал сегодня. Для моей мамы.
— Для тебя.
— Спасибо.
Он помолчал, продолжая прижимать ее к себе. Потом, очень мягко и осторожно, спросил:
— Почему ты не сказала мне, Кэр?
— Я тебе о ней говорила.
— Только о том, что она художник.
— Я не знаю, — она немного отодвинулась.
— Болезнь Альцгеймера — это же масса проблем!
— Это я знаю. Поверь мне, Трент…
— Я не ругаю тебя, родная, — мягко сказал он. — Я беспокоюсь о тебе. Если бы знал, мог бы помочь и раньше.
Она обняла его шею и притянула к себе, чтобы поцеловать. Как же неправильно она судила об этом человеке!
— Эй, — прошептал он где-то рядом с ее ртом. — Можно мне спросить еще одну вещь?
— Конечно.
— О твоем отце.
Она застыла в его руках и поняла, что он это почувствовал.
— Так что с ним?
— Почему ты не сказала мне, что он вас оставил?
Значит, у матери вчера было несколько моментов просветления в присутствии Трента.
Она постаралась немного высвободиться из его рук. Но Трент не дал ей сделать это. Крепко держал. Она перестала бороться и быстро произнесла:
— Та же причина, по которой я не говорила тебе о состоянии мамы. Слишком все личное.
— Слишком личное?
— Наш брак предполагался как деловое соглашение, как некая взаимовыгодная сделка. Ничего личного, ничего имеющего отношения к сексу и тому подобного не предполагалось.
— Но получилось по-другому. — Он отпустил ее и сел. — Я хочу, чтобы так и было, Кэрри.
Она повернулась и посмотрела на него, сомневаясь, что не ослышалась. Он кивнул:
