Пухлое лицо повара задергалось в нервном тике.
— По правде говоря, ваше высочество, это пустяки, не стоящие вашего внимания. Обычное дело. Я просто уволил нерадивую кухарку.
Кеннет увидел округлившийся живот женщины, посмотрел в ее покрасневшие от слез глаза, с мольбой глядевшие на него, и все понял.
Он подумал об армии слуг, готовых выполнять все его приказы, портных, снимающих мерки с его интимных мест, своем секретаре, озабоченном тем, чтобы милорд соблюдал все положенные приличием правила… Мысленно перенесся в туманный Лондон, на его холодные, сырые улицы, по которым в поисках работы бродят изможденные, отчаявшиеся девушки.
В нем закипал гнев. Как могло это подлое общество так легко отринуть женщину, носящую под сердцем ребенка, когда в нем находили себе место куда более страшные грехи?
— Вы не уволите ее! — властно сказал он.
Маленькие глазки Помера? чуть не вылезли из орбит, его тощая бородка затряслась, и он быстро заговорил, брызжа слюной. Зрелище было забавное.
— Но, м-м-милорд… — забормотал он.
— Из-за того, что бедная девушка попала в беду, вы выкидываете ее на улицу?
Помера еще что-то бормотал, его лицо налилось кровью.
Кеннет подошел к служанке, которая спрятала лицо в передник.
— Вы остаетесь. Я не хочу терять хороших работников.
— Спасибо, милорд, — прошептала она. Ее потрескавшиеся от горячей воды руки дрожали. — Он обещал жениться… но… а теперь меня еще и выгоняют.
— Все совершают ошибки. — Кеннет думал о Бадре, о своей самой горькой ошибке, о том, как она отказалась выйти за него замуж.
Помера покраснел еще больше. Он готов был взорваться.
— Милорд, я настаиваю… вы не должны разрешать ее оставаться здесь. Это будет служить плохим примером для остальных.
Кеннет повернулся к кухарке:
— Вы умеете готовить?
— Да. Я готовила для своей семьи, милорд. Простую еду, но…
— Хорошо. Прекрасно звучит — «простая еда». Вы можете начать сегодня с приготовления ужина? Теперь вы будете моим поваром. — Кеннет спокойно и холодно посмотрел на француза:
— Собирайте вещи. Вы уволены.
От неожиданности Помера раскрыл рот.
— Но, но… — забормотал он.
— Немедленно. Я не хочу есть вашу жирную французскую пищу, — спокойно продолжил Кеннет.
Затем, чувствуя себя удовлетворенным, он отправился в библиотеку, оставив бушующего Помера изливать свое негодование французскими проклятьями. Там он уселся в удобное вольтеровское кресло и стал глядеть на огонь, потрескивавший в белом мраморном камине. В каждой комнаты был камин. Он любил живой огонь. Он был богат и мог позволить себе это. Но как же, однако, остро он чувствовал холод одиночества!..
Вошедший легкими шагами Саид привлек к себе его внимание. В руках у него была пачка бумаг. Сердце Кеннета заныло.
— Все это я должен подписать?
Саид кивнул. Кеннет подошел к бюро, сел в кресло-вертушку и уставился на стопку документов, положенную перед ним секретарем.
Он медленно окунул в чернильницу свое толстое золотое перо. Рука повисла над листом. Кеннет напрягся и вывел на листе замысловатые завитушки, которые не имели для пего никакого смысла. Выглядели они весьма убедительно. Саид посыпал лист песком, чтобы промокнуть его подпись.
Кеннет достал из кармашка золотые часы. Его друг, Дэндон Бартон, граф Смитфилд, предложил ему встретиться в антикварном магазине его кузена Виктора. Он обещал маленький сюрприз.
— Прикажи подать экипаж, Саид. Я опаздываю на встречу с лордом Смитфилд ом.
Когда секретарь вышел, Кеннет посмотрел на бумагу, усеянную чернильными пятнышками.
Песок. Египет. Ему хотелось пройти пешком по земле, которую он однажды назвал своим домом, но которая больше им не была.
Такова ирония судьбы. Английский герцог, поклявшийся никогда не возвращаться в Египет, тосковал по этой земле. Он чувствовал себя отринутым, лишенным родины и древней культуры. В тот момент, когда он покинул Египет, он поклялся себе, что забудет женщину, которая разбила его сердце. Бадра осталась в его прошлом, в том времени, когда он, как ветер, мчался по пескам с саблей в могучей руке. В том времени, когда его называли Хепри. Воспоминание о ней дразнило его, как песня сирен. Чтобы не слышать этой манящей мелодии, надо было заткнуть уши. Помоги ему Бог, если он когда-нибудь снова увидит ее. Помоги Бог им обоим.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Это предприятие было гораздо более опасным, чем она ожидала. Сердце в груди бешено колотилось, когда она выглянула в окошечко экипажа. Бадра дохнула на замерзшее стекло и нацарапала на нем свое имя по-английски. Глядя на буквы, она улыбнулась. Когда-то она была необразованна, а теперь могла читать и писать и по-английски, и по-арабски. Это было самым большим ее успехом.
Нетерпение охватило молодую женщину. Может быть, то, что происходило с ней сейчас, было самой большой ее неудачей. Одно дело — провезти контрабандой ворованное произведение искусства, принадлежащее другому. Но ожерелье, принадлежащее Хепри? Ее руки, засунутые в меховую муфту, вспотели, несмотря на холод.
Неприветливая, бесцветная страна, которую Хепри теперь называл своим домом, холодила ее кровь.
Бадра жаждала теплого египетского песка, нежного ветерка пустыни, жаркого желтого солнца. У нее вызывали отвращение толпы людей на улицах Лондона, городские запахи, столбы черного дыма из труб, молящие глаза маленьких нищих оборвышей, грязь и нечистоты трущоб.
Она поглядела на Рашида, который разговаривал с лордом Смитфилдом, отцом Кэтрин. Граф обещал помочь им найти надежного покупателя на золото Хамсинов. Полученными от этой продажи деньгами они могли бы оплатить обучение детей из их племени в Англии. Рашид не сменил своего обычного одеяния: он был одет в свои шаровары и синий биниш, из-под тюрбана выбивались его длинные темные локоны. Его единственной уступкой английской манере одеваться был толстый шерстяной плащ, который он накинул, чтобы защититься от холода.
Когда они прибыли на место, пронизывающий ветер заставил Бадру плотнее закутаться в свой шерстяной бурнус. У нее была неподходящая для Англии одежда. Трудно было идти в плетеной обуви. Порывы ветра раскачивали вывеску над витриной магазина: «Антиквариат».
Вслед за Рашидом и графом она вошла внутрь. Когда дверь открылась, зазвенел маленький, звонкий колокольчик. Она нарочно задержалась у стеклянных витрин, как будто любуясь блеском выставленных там диковинок, и перевела дух, лишь когда хозяин пригласил мужчин в заднюю комнату для переговоров.
Она встретилась глазами с приказчиком. Он был из тех, кто приторговывал на черном рынке за спиной своего хозяина. Бадра украдкой вытащила из сумки, называемой, как она слышала, «ридикюль», египетское ожерелье и положила его на конторку. Чувство вины терзало ее. Если бы Джабари знал, что она делает, если бы он узнал, что она позорит его племя, превратившись в обыкновенную разорительницу гробниц…
