Неумело закрасив рыжину на лице, взбив волосы и утянув по возможности живот, Нина помчалась на студию, чувствуя, что этот шанс она не может упустить.
Второй режиссер удивленно уставился на пожилую, как ему показалось, женщину, которая вошла, уточкой переваливаясь с ноги на ногу.
— Вы к кому? — испуганно спросил он, опасаясь, что это одна из безвременно оставленных режиссерских пассий, пришедшая качать права или возвращать неверного любовника — случай частый и вполне обыкновенный в актерской среде.
Но, к его удивлению, «тетка», тяжело дыша, произнесла:
— Я Нина Колыванова. Теперь Сорокина. Помните «Красный закат над Днепром»? Я там играла Настену. Я на пробы пришла. Мне сказали, что…
— Но у нас нет для вас ничего, — испуганно пробормотал второй режиссер.
— Мне сказали, что на роль партизанки Зоей у вас еще никого нет, — настаивала Нина. — Я бы могла… Я уже играла такие роли… Вы видели «Красный закат над Днепром»?
— Нет… Но не в этом дело. Вы нам не подходите, — мягко произнес режиссер. — Нам нужна молодая девушка с горящими глазами, а вы, простите…
Сколько вам лет? К тому же вы в положении…
— Ах, это, — досадливо махнула рукой Нина и указала пальцем на живот:
— Через месяц этого уже не будет. Когда начинаются съемки? Я успею.
Режиссер замялся и наконец сообразил, как отвязаться от настырной дамы.
Он участливо улыбнулся:
— Спасибо, мы уже утвердили актрису на эту роль.
Нина понимала, что ей врут в лицо, но поделать ничего не могла. В слезах она вернулась домой, без памяти рухнула на диван. В таком состоянии ее и обнаружил муж.
— Что случилось? — участливо склонился он над ней.
— Ненавижу! Ненавижу! — Она оборотила к нему залитое слезами лицо и сжала кулаки с такой силой, что костяшки пальцев побелели. — Тебя ненавижу, его ненавижу! — Она ткнула кулаком в живот, в ответ он заходил ходуном. — Вы мне всю жизнь испортили!
— Ну-ну, что ты! — ласково проговорил Юра, нежно гладя руку жены. Лицо его страдальчески сморщилось, на глазах выступили слезы. — Это пройдет!
— Нет, не пройдет! — зло выкрикнула Нина. — Не пройдет! Никогда не пройдет! Кому я теперь буду нужна, такая… Вся жизнь ушла ни за грош…
Уронив голову на подушку, она тягуче, протяжно зарыдала. Юра сочувствующе шептал какие-то утешительные бестолковые слова.
Нина провела ночь точно в бреду, а под утро неожиданно почувствовала себя совсем плохо. У нее болел живот, болело все внутри, болела душа. Хотелось выскользнуть из бренной оболочки неуклюжего тела и без оглядки бежать куда глаза глядят. Увы, это было невозможно! Боль разрасталась волнами, захлестывала ее, заставляя выгибаться дугой, метаться по комнате, стонать и посылать проклятия всему свету.
Проснувшаяся от ее стонов тетка Юры наконец догадалась вызвать врача, и под утро обессиленную рыдающую Нину, полную безотчетного ужаса перед происходящим, увезли в роддом.
Через неделю на студии Довженко, где царила привычная суматошная неразбериха, все еще искали актрису на роль Зоей. Второй режиссер сбился с ног.
Он уже замучился рассортировывать кандидаток в партизанки по гримерным, отыскивать им костюмы, раз за разом объяснять, что нужно делать. Он был совсем измочален, когда в коридоре нос к носу столкнулся с худой измученной девушкой.' Она показалась ему смутно знакомой.
Девушка выглядела смертельно бледной, однако глаза ее горели странным огнем. Вот этот горячечный взгляд и остановил режиссера.
— Где-то я вас уже видел, — смущенно пробормотал он. — Вы уже пробовались?
— Еще нет, — сказала Нина.
Как раз освободилась одна из гримерок.
— Переодевайтесь, — кивнул режиссер. Она сделала все чисто. Вошла в кадр, умело изобразила пылающий взгляд, зачитала слова о ненависти к оккупантам и любви к поруганной родине. Это была несложная роль.
— Кажется, то, что нужно, — удивленно пробормотал второй режиссер. Он еще не верил, что его мучения наконец закончились.
«Главный» тоже остался доволен.
— Годится, — кивнул он. — Только уж очень она какая-то бледная, худая, глаза запавшие какие-то… Как будто больна.
Но это ничего, подумал он, это даже хорошо. Круги под глазами как раз кстати. Будто бы они от конспектирования «Капитала» бессонными ночами.
— Мы сообщим, когда вас утвердят, — сказал он девушке, которая стояла перед ним, нервно комкая бахромчатый край платка. — Идите.
Она покорно кивнула и, нетвердо ступая, вышла, прикрыв за собой дверь.
Все стихло, а потом вдруг раздался грохот, словно упало что-то тяжелое.
Когда испуганные члены съемочной группы выскочили за дверь, то наткнулись на лежащее ничком тело.
Претендентка на роль Зоей находилась в глубоком обмороке.
Только тогда второй режиссер наконец узнал в ней ту самую «глубоко беременную тетку», что приходила на студию ровно неделю назад.
Когда Нина добралась домой, был уже поздний вечер. Она еле переставляла ноги от слабости, но вместе с тем была безмерно счастлива своим робким успехом.
Она отворила дверь и привидением застыла в дверях. Муж ходил по комнате с ребенком на руках и ласково баюкал дочь. В голосе его звучала нежность.
Оглянувшись на шум, он увидел жену. Потом осторожно вынул изо рта засыпавшего ребенка бутылочку и, перегнувшись через поручни, опустил крошечный сверток в кроватку.
— Где ты была?
— На пробах. Меня взяли, — шатаясь от слабости, проговорила Нина.
Бессильные пальцы распутывали узел платка, расстегивали пуговицы неожиданно ставшего слишком большим пальто.
— Ты с ума сошла, — прошипел Юра, стараясь кричать тихо, чтобы не разбудить дочь, — бросила ребенка одного и ушла. А если бы с ней что-то случилось? Если бы она умерла?
— Ничего же не случилось, — пожала плечами Нина. Юра пристально взглянул в ее бледное лицо, потом с силой тряхнул ее за плечи:
— Ты хоть понимаешь, что ты говоришь?! А? Ты же мать! Когда я пришел, она лежала вся мокрая, синяя от крика, голодная. Я думал, у нее судороги, вызвал врача…
(Дело было так: он в панике вызвал врача, пришла толстая необъятная тетка, быстро успокоила ребенка, брызнув в рот сладкой воды, и посмеялась над неопытным отцом:
— Ну и папаши теперь пошли! Не больная ваша девочка, а голодная.
Кормить ее надо! Где мать? Работает, что ли?
— Работает, — кивнул Юра, смущенно тупя глаза.)
— …Я думал, с тобой что-то случилось, а ты, оказывается, была на пробах!
Нина спокойно заправила за ухо непослушную прядь и проговорила с вызовом:
