— Вот он, вот он — парень, которому не нужны деньги!
— Посмотрите на его тапки, посмотрите только на его тапки!
Хохот превратился в дикий, необузданный рев.
— Дайте ему шанс!
Свет погас, и Чалмерс вдруг понял, что, скорчившись, стоит внутри денежной будки и пытается спрятаться от нестерпимо яркого луча прожектора. Половодье света накатывало на его лицо кипящими штормовыми волнами. Тело горело, будто в огне. Он начал всматриваться в огромное помещение, но ничего не увидел.
— Вы его ослепили, — крикнул кто-то, и жаркий луч прожектора опустился чуть ниже. Теперь Чалмерсу стали видны витражные окна в боковых стенах и пульсирующее изображение склоненного Иисуса. Ведущий произнес краткую речь под одобрительные вопли и крики зрителей.
Чалмерс попал в ловушку. Он принялся молотить кулаками по стеклянным стенкам. Ему хотелось разнести их на тысячу мелких осколков. Потом он прижался к стене лбом. Она оказалась толстой, гладкой и приятно холодила голову, как подводная скала. Он пнул стекло, но тапочки были слишком мягкими для настоящего удара. Он обернулся, ища глазами какой-нибудь предмет, которым можно было бы вдребезги разбить прочное стекло и заодно прикончить ведущего.
С потолка посыпались купюры. Они без всякого предупреждения летели с потолка в его крошечный стеклянный мирок; настоящий зеленый ливень с церковного потолка, знойная алчность изнывающей от любопытства публики, чьи вопли он не мог больше выносить. Чалмерс принялся увертываться от банкнот, плевать на них. Они были зелеными и хрустящими. Они были непорочны. Они падали, мелькая, словно листья преждевременно увядшего дерева, в пасть невидимого подземного бога, который с чавкающим звуком всасывал их в свое чрево. Некоторые купюры крутились в воздухе, будто подхваченные порывом ветра. Сколько их упало? Взвешенные в воздухе, они временами принимались бешено вращаться. Листопад денег. Одна банкнота упала Чалмерсу на голову. Другая скользнула по его щеке, как сухой древесный лист, еще одна ласково, как женские пальчики, коснулась его лица. Чалмерс явственно слышал натужное дыхание пылесоса где-то возле ног; дыхание иногда переходило в клекот. Внезапно пылесос затих. Не было вообще никаких звуков. Остались только деньги. Деньги были свежими и прохладными, даже красивыми. В круге яркого света, в полнейшем безмолвии, он видел филигранные надписи в углах каждой купюры, тонкие линии, похожие на прожилки листьев, и все это неистово кружилось в воздухе. Шелк. Это был потоп, водопад зеленоватого шелка. Банкноты продолжали падать, такие тонкие, такие совершенные, и Чалмерс вдруг понял, что жаждет их. Именно он должен получить деньги, нет, не для того, чтобы их тратить, а просто для того, чтобы они были у него и ни у кого больше. Теперь он алкал денег больше всего на свете. Но он не станет извиваться, как та женщина, которая стояла здесь до него. Резко повернувшись, он встал так, чтобы все зеваки, собравшиеся в церкви, могли видеть лишь его спину, и принялся хватать банкноты стремительными, едва уловимыми движениями. Он проявил куда большую сноровку, чем женщина, бывшая здесь до него. Она поддалась панике, но он не станет паниковать. Все происходило как в замедленной съемке. Банкноты плыли по воздуху. Плыли и его руки. С промежутками в дюйм банкноты спускались вниз сквозь белый от нестерпимо яркого света воздух. Он хватал деньги одной рукой и запихивал в карманы другой; все это Чалмерс проделывал короткими, уверенными, почти невидимыми движениями. Купюры сами шли в его руки. Он хотел их все. Дело пошло. Он хватал каждую банкноту, каждую, каждую, каждую… Должно быть, в его карманах, прежде чем поток иссяк, оказалось сто, двести… нет, пожалуй, две или три тысячи долларов.
Медленный листопад закончился.
— Билл Чалмерс! — крикнул какой-то мужчина.
Чалмерс вдруг понял, что стоит уже на полу, рядом с возвышением, окруженный людьми. Здесь была женщина в синем шелковом платье, ведущий и многие другие. Кто-то старательно протискивался сквозь толпу, чтобы пробраться к нему.
— Это было настоящее представление, мистер Чалмерс, — сказал мужчина, смеясь и протягивая руку. — Великолепное представление. Вы — настоящий артист. А этот наряд! — Он снова рассмеялся: — Райли Эпплсон из «Стокс Интернешнл». Мы находимся на пятнадцатом этаже Марблуорта, а вы, если память мне не изменяет, на сорок втором. Никогда вас здесь прежде не встречал. Позвольте, я угощу вас хорошей выпивкой. Или, быть может, это вам следует угостить меня?
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
Чалмерс бежал. В панике покинув церковь, он выскочил на улицу, стремительно вспоминая все. Голова пульсировала от хлынувшей в нее лавины сознания. Это осознание было настолько странным, что Чалмерсу казалось, что лишь только сейчас, в этот момент, он появился на свет, впервые обретя жизнь. Все было новым и необычным: воздух, ласкавший кожу, машины, в идеальном порядке несущиеся по улице, фонарные столбы, жужжание неоновых реклам. В этом новом осознании себя он вдруг четко уловил разницу между жизнью и смертью, почувствовал долгую, нескончаемую пустоту небытия, оттенившую ощущение новорожденности, ощущение неприятного падения в мир в непосредственной близости от отступившей на полдюйма смерти, от страшного ничто.
Вспомнилось все, и не вспомнилось ничего. Детали сместились неприметно для сознания. Эпплсон высадил его у станции «Элуайф», и Билл, подходя к своему «плимуту», припомнил, что для того, чтобы открыть машину, надо набрать цифры даты рождения сына. Однако, поразмышляв несколько минут и вспомнив с необычайной достоверностью все значимые числа своей жизни, Билл вдруг вспомнил, что замок «плимута» запрограммирован на секретный код его персонального компьютера. Неужели ушедший в небытие мир все еще продолжает существовать в его возрожденной, острой как бритва памяти? Усевшись в машину, он был захвачен мельчайшими деталями. Изысканная кривизна приборной доски. Овальный скос поворотника. Царапина на правой стороне гнезда зажигания. На заднем сиденье, припомнилось ему, должны лежать упакованные в пластиковый пакет химчистки синие брюки. Или он повесил их на вешалку? Он подтянул чужие штаны и медленно вдохнул и выдохнул, стараясь прийти в форму. Потом сунул руку в перчаточный ящик и достал оттуда запасной ключ.
Он вспомнил, что дорога от станции поворачивает вправо, запутываясь в немыслимом пересечении восьми улиц. Когда, включив дальний свет, Чалмерс стал вглядываться в темноту, проверяя, не подвела ли его память, хлынул сильный дождь. Тяжелые капли оглушительно барабанили по крыше автомобиля, падали на горячий асфальт, тотчас превращаясь в поднимающиеся кверху струи пара. Управление машиной показалось ему неудобным и чуждым. Обе руки онемели, он не чувствовал руля, который, казалось, плавал в воздухе без связи с телом и вращался вправо и влево, подчиняясь только разуму Чалмерса. В полной тишине загорелся зеленый свет. Зашуршали шины, и он, испытывая мучительный страх перед вновь обретенным миром, выехал на шоссе номер два, ведущее в Лексингтон. На электронных часах, вмонтированных в приборную доску, светились цифры 2:15. В 2:40 он будет дома.
Разум и память вернулись. Теперь Чалмерс полностью владел собой. Руки, дрожа, сжимали руль. В машине пахло чем-то очень знакомым. Едва заметный, слабый запах карболовой кислоты. Это хорошо, что каждый автомобиль имеет свой особый запах. Это хорошо. Все хорошо. Он едет домой и скоро увидит Алекса и Мелиссу. Он чувствовал их всем своим существом, всем нутром. Теплая волна прокатилась от лица по груди и достигла ног. Вспомнилась ночь, когда отключили электричество и они с Алексом сидели у аквариума, качая в него воздух велосипедным насосом и шепотом переговариваясь в темноте. Вспомнился аквариум сына, стена его спальни, заклеенная цветными обложками книг, застенчивость, с которой Алекс выражал свою любовь, отводя в сторону свои темные повлажневшие глаза. Алекс будет потрясен, узнав, что его отец спятил в метро. Нет, Билл ничего ему не расскажет. Это совершенно невозможно. Немыслимо. Он скажет, что его избили и ограбили.
