Ресторан называется «Мэзон де Руа», помните, мы с Вами были там раза два-три. Икуко овдовела, когда мальчику было три года. Потом она целых пять лет трудилась в деревне в Тамбе, работая на семью покойного мужа, и жила со свекровью и свекром, но выписалась из посемейного списка и переехала в Кобэ, в район Хигасинада, на иждивение старшей сестры. Когда умерла моя мама, нам потребовалась заботливая и сердечная женщина – помогать по хозяйству. Вот один наш знакомый и «сосватал» нам Икуко. Она оставила сына сестре, а сама переехала к нам. С тех пор так и живет у нас в доме, как член семьи. Икуко никогда не жаловалась вслух, что не видит сына. Но мы с отцом понимали, как ей тяжело, и время от времени сами заводили разговор на эту тему. Мы оба считали, что Икуко лучше снять квартиру поблизости с Короэн и взять сына к себе, а у нас остаться приходящей помощницей. Впрочем, зачем я пишу об этом? Вы и сами все это знаете. Икуко эта идея пришлась по душе, и она уже подыскивала жилье, когда случилось несчастье с Вами. К Икуко все это не имело ровным счетом никакого отношения, но она приняла нашу беду как свое личное горе. Очень жалела меня и заботилась обо мне, словно родная мать. Тут же прекратила поиски жилья и заявила, что хочет остаться в нашей семье и вести хозяйство, как прежде. «Поговорим о моем переезде, когда госпожа Аки оправится, – заявила она. – А пока мне лучше остаться у вас и помогать по хозяйству. Вот когда сын встанет на ноги и начнет зарабатывать, так и я уйду на покой. Может, тогда и заживем вместе, подумаем. Мальчишки – они ведь не такие нежные, как девочки…» Говорит, как жили порознь, ну и еще поживем! – И, понизив голос, добавила: «Да и хозяин наш такой трудный! Уж Аки-сан достанется… Дозвольте, я буду ухаживать за ним!»
С того дня речи о том, что она будет у нас приходящей работницей, больше не заходило. Икуко так хорошо изучила привычки отца, словно живет с ним уже не один десяток лет. Она молчаливо сносит его раздражительность и своенравие, совершенно не обижаясь. И отца она тоже не раздражает. Я просто восхищаюсь ее терпением и благодарна ей за все. Когда отец уезжает в Токио надолго, он частенько берет Икуко с собой – настолько он ей доверяет.
Услышав, что сын Икуко будет стажироваться в знаменитом французском ресторане, я сказала, что там он сможет стать классным поваром, и потом без труда устроится в любой ресторан с французской кухней. Икуко ответила, что для этого еще надо немало потрудиться, но было видно, что радость так и брызжет из нее. Готовя ужин и раскладывая еду по тарелкам, она просто летала по кухне. Даже нож стучал у нее не так, как обычно, – с какой-то музыкальной ритмичностью. Когда я сказала, что это прекрасно, что сына взяли в такое место, Икуко пояснила: «Спасибо хозяину. Он написал рекомендательное письмо, и сын пошел с ним на собеседование. Так что все решилось в одну минуту. Стоило только подать рекомендацию!» Что-то мурлыча себе под нос, Икуко продолжала колдовать над ужином, а я отправилась в комнату отца. Он сидел за низеньким столиком и что-то писал. Я поблагодарила его за помощь сыну Икуко, на что отец сердито буркнул: «Ты-то почему меня благодаришь?» «Папа!» – окликнула я его – и тут у меня опять хлынули слезы. «Ты нарочно пришла ко мне, чтобы поплакать? – спросил отец. Дописав какое-то письмо, он запечатал его в конверт и добавил: – В самом деле, может все-таки съездишь за границу? Перемена места – лучшее лекарство от хандры!» Тут он впервые за все это время улыбнулся. Я сказала: спасибо, не надо, я и так забыла о том, что случилось. Отец отвернулся к столу и, глядя в сторону, процедил: «Неужели?» Больше он не добавил ни слова. Я подошла к нему сзади, обняла его шею руками и потерлась щекой о спину. «Я и в самом деле забыла о нем. Правда, папа!» – прошептала я. Но тотчас же Ваше лицо возникло перед моими глазами. Поглаживая мою руку, отец сказал: «Человек – престранное существо. Он меняется, порой меняется ежечасно, ежеминутно!» Потом прошептал, словно говорил сам с собой: «Ты славная девочка, Аки. Ты непременно будешь счастливой!» С того дня прошло почти десять лет, но я почему-то до сих пор отчетливо помню мужественный голос отца и стылый воздух его нетопленой тихой комнаты, обставленной в японском стиле. Это ощущение неизменно живет в моей памяти – самое яркое среди груды воспоминаний, скопившихся после разлуки с Вами…
За границу я так и не поехала. Мало того, я даже перестала бывать в шумных и многолюдных Кобэ и Умэде. Так проходили день за днем. «Моцарт» отстроили заново. Кафе открылось, когда уже отцветала сакура и на деревьях начинали распускаться зеленые листики. Хотя строение было застраховано от пожара, цены на древесину взлетели процентов на сорок, и, говорят, хозяин влез в большие долги. Новый «Моцарт» строили по прежнему проекту, но из-за дороговизны материалы теперь были другие, так что кафе в чем-то все же отличалось от прежнего. Тем не менее когда я, толкнув дверь, вошла внутрь, меня встретила та же музыка Моцарта. Это была 40-я симфония, которая мне более по душе, чем № 41 – «Юпитер». Я поздравила хозяев с открытием и села на свое обычное место у окошка, выходящего на дорогу. «Ваша чашка тоже куда-то запропастилась во время пожара, может сгорела или разбилась, – и я присмотрел Вам новую. Я набрел на нее в фарфоровой лавочке района Каварамати, в Киото. Хорошая вещь, вот и купил», – сказал хозяин, ставя передо мной новую кофейную чашечку. Чашка была светло-дымчатая, без рисунка, слегка шероховатая на ощупь. При этом стенки ее были такими тонкими, что казалось, просвечивали насквозь. Наверное, дорогая, подумала я, и попросила разрешения заплатить. Но хозяин сказал, что это подарок, и наотрез отказался назвать цену, как я его ни пытала. День был воскресный. По аллее, среди покрывшихся зеленой листвой деревцев сакуры, гуляли люди, в кафе почти все столики были заняты. Наконец-то я вновь пила вкусный кофе, слушая музыку Моцарта… И вдруг через стекло я увидала отца, приближавшегося к кафе прогулочным шагом. Он был в шерстяном джемпере, на ногах сандалии. Отец шел не торопясь, явно наслаждаясь солнечными лучами. Я приоткрыла дверь и окликнула его. Отец зашел в кафе. Сев за мой столик, он осведомился, вкусный ли подают здесь кофе. И тут же добавил, что самый вкусный в Японии кофе варят в кофейне, что находится неподалеку от его фирмы в квартале Ёдоябаси. Так. по крайней мере, считает он. Услышав нашу беседу, к нам тотчас же подскочил хозяин и объявил, что по вкусу кофе в «Моцарте» стоит на втором месте в Японии. Узнав, что пришел мой отец, к нам тут же выбежала хозяйка. Супруги принялись дружно благодарить отца за деньги и выразили надежду, что и он станет их постоянным клиентом. У них были улыбчивые, просветленные лица, и чувствовалось, что к ним вернулось былое жизнелюбие.
Мне было известно, что в те дни, когда у отца не назначено деловых свиданий или приемов, он сразу же после работы едет домой, никуда не заезжая по пути. Так было практически всегда. Поэтому я даже вообразить не могла, что он теперь будет регулярно заглядывать после работы в «Моцарт». Попьет кофе – и только потом вернется домой. После первого посещения «Моцарта» он стал частенько являться домой пешком. Икуко как-то спросила его, почему он не на машине, на что отец сказал, что отпустил ее на шоссе, а сам решил прогуляться. Дальнейших подробностей не последовало. В такие дни он, как правило, ужинал позже нас. Мне это все показалось весьма подозрительным, и я пристала к нему с вопросами. Отец смущенно засмеялся и объяснил, что ему понравилось пить кофе из «моей» чашечки. Когда же я заметила, что не могу представить себе, как он слушает Моцарта, отец с серьезно-задумчивой миной ответил: «А мы с хозяином обсуждаем твое сватовство». Я с изумлением уставилась на него и решительно объявила, что не испытываю желания вступать в новый брак. Если сразу не настоять на своем, то потом трудненько заставить отца, привыкшего добиваться намеченного, отступиться от цели. К тому же это явно была не шутка, отец вообще редко шутил. В общих чертах его рассказ свелся к следующему.
