Довольно скоро после Анниного появления у нас я попытался приклеить к ней ярлычок. Полагаю, мне это было нужно для собственного покоя и удовлетворения, но, слава богу, никаких ярлыков она носить не стала. После первых нескольких недель счастливого изумления я столкнулся сразу с двумя проблемами, одна из которых носила насущный характер и была легка для понимания; вторая назревала медленнее и была совершенно непостижима. Тем не менее обе были весьма непросты в решении; прошла пара лет, прежде чем я почувствовал, что вижу ответы на свои вопросы. И оба ответа пришли ко мне одновременно.
Первая проблема состояла в природе наших с Анной отношений. Мне казалось, что по возрасту я гожусь ей в отцы, но временами эта роль мне решительно не удавалась. Амплуа старшего брата было, возможно, лучше, но и оно не подходило на все случаи жизни. Я был ей то отцом, то братом, то дядей, то другом. Кем бы я себя ни считал, определение все равно оставляло некую пустоту, которую отчаянно хотелось заполнить. И в этой области очень долго ничего не происходило.
Вторая проблема формулировалась просто: что такое Анна? Разумеется, она была ребенком, очень умным и очень одаренным ребенком, но что она была такое? Все, кто так или иначе общался с Анной, признавали в ней некую странность, нечто, зримо отличавшее ее от других детей. «Она проклятая», — сказала Милли. «На нее посмотрел Господь», сказала мама. «Она — чертов гений», — сказал Дэнни. «Чрезвычайно развитая юная леди», — сказал преподобный Касл. Эта явная странность заставляла многих чувствовать себя с ней неловко, но Анна была столь мила и невинна, что это, подобно бальзаму, смягчало любые подозрения и страхи. Если бы Анна была математиком-вундеркиндом, все было бы нормально; ее можно было бы занести в категорию «с причудами» и на том успокоиться. Если бы она проявила феноменальные способности к музыке, мы все могли бы умиленно ворковать над ней, сколь душе угодно, но только ни тем, ни другим она не была. Вся ее странность заключалась в том, что ее суждения очень часто были правильны, а со временем все чаще и чаще. Одна из наших соседок была совершенно уверена, что Анне открыты тайны будущего, но миссис В. вообще была из этих. Миссис В. жила в мире карт Таро, гаданий на чайных листьях и таинственных предчувствий. Тем не менее факт остается фактом: Анна столь часто оказывалась права в своих предсказаниях, что вскоре стала чем-то вроде маленького Ист-Эндского оракула.
Да, разумеется, дар у Анны был, но ничего сверхъестественного, ничего не от мира сего в нем не было. В самом глубоком смысле слова он был столь же прост, сколь и таинственен. Анна с одного взгляда видела модель, структуру, то, как именно кусочки и фрагменты соединяются в целое. Несмотря на всю свою необъяснимость, этот дар был прочно укоренен в самой природе вещей — простой и загадочный, как паутина, тривиальный, как морская раковина. Анна видела модель там, где другие — только путаницу случайных факторов. В этом и заключался весь ее талант.
Когда запряженная лошадью телега застряла задним колесом в трамвайных путях, кругом собралась целая толпа добровольных помощников.
— Давайте, парни, все вместе. Когда я скажу «взяли», значит, все взяли. Готовы? Взяли!
Мы тащили изо всех сил. Ничего не помогало.
— Давайте еще раз, парни. Взяли!
Мы «взяли» еще раз. Опять ничего. Прошло несколько минут бесплодных попыток и ругани, когда Анна потянула меня за рукав.
— Финн, если вы положите чего-нибудь на рельс под колесо, чтобы оно не катилось всякий раз назад, а потом толкнете, будет легче и лошадь тоже сможет помочь.
В дело пошли железный брус и несколько досок; потом лошадь потянула, а мы толкнули. Колесо соскочило из путей легко и гладко, как пробка из бутылки. Кто-то хлопнул меня по спине.
— Отлично, парень! Ты это здорово придумал.
Как мне было сказать, что вовсе не моя идея? Как объяснить, что это она все придумала? Поэтому я просто принял похвалу.
Да, Анне вообще везло на подобные случаи. В такие моменты я испытывал огромное удовольствие и гордость за ее достижения. Но были и другие — когда мне было ужасно больно, когда она переходила границы, когда ее суждения, замечания, реплики казались мне безрассудными, опрометчивыми, совершенно неуместными, и мне приходилось срочно извиняться, чтобы как-то сгладить впечатление. Она ничего по этому поводу не говорила, а я чувствовал себя подонком и долгое время ничего не мог с этим поделать.
Тем временем Анна проглотила понятие атома так же легко, как канарейка глотает канареечный корм. Выслушав рассказ о размерах вселенной и миллиардах звезд, она и бровью не повела. Эддингтоновы подсчеты общего количества электронов в мире давали цифру действительно большую, но и с ней можно было справиться. Не так уж трудно было написать еще большее число; Анна прекрасно знала, что последовательность чисел вообще не имеет обыкновения заканчиваться. Вскоре ей стало не хватать слов для описания очень больших чисел, и эта проблема приобрела огромную важность. Для большинства вещей числа «миллион» вполне хватало, «миллиард» требовался от случая к случаю, но если нужно было описать действительно большое число, название приходилось изобретать самому. Анна и изобрела: «сквиллион». Слово «сквиллион» оказалось очень удобным — его можно было растягивать, сколько душе угодно, а она как раз начала ощущать необходимость в чем-то подобном.
Однажды вечером мы с ней снова сидели на стене у железной дороги, глядели, как мимо проносятся поезда, и махали любому, кто махал нам. Анна пила свой шипучий лимонад и вдруг принялась хихикать. Следующие несколько минут описанию не поддаются. Если вам все-таки нужна какая-то картинка, то попробуйте выпить газировки и как следует похихикать, а я посмотрю, как вы будете сражаться с икотой. Так вот, я подождал сначала, пока она прохихикается, потом — пока перестанет икать, потом — пока приведет в порядок волосы, и тогда спросил:
— И чего ты нашла такого смешного, Кроха?
— Я просто подумала, что, наверное, могла бы ответить на сквиллион вопросов.
— Я тоже, — ответил я совершенно невозмутимо.
— Ты тоже так можешь? — она аж подалась ко мне от удивления.
— Разумеется! Раз плюнуть. Думаю, полсквиллиона ответов было бы неправильно, как пить дать.
Я тщательно прицелился с этим замечанием, но все-таки промахнулся.
— А-а, — она была крайне разочарована. — А у меня все ответы правильные.
Настало время вмешаться старшим и мудрым, решил я; чуть-чуть подправить ход мыслей не помешает.
— Так не бывает. Никто не может правильно ответить на сквиллион вопросов.
— Я могу. Я могу правильно ответить на сквиллион вопросов.
— Это невозможно. Такого никто не может.
— Я могу. Я правда могу.
Я вдохнул поглубже и повернул ее лицом к себе, уже готовый начать читать нотацию. На меня уставилась пара абсолютно спокойных и уверенных глаз. Было совершенно ясно, что за свои слова она отвечает.
