Книга Меж сбитых простыней - Иэн Макьюэн

Когда я вернулся, она не спала. Приказав шоферу отнести покупки в гостиную, я его отпустил. В спальню я принес свертки сам. Хелен была в восторге. Глаза ее лучились, она задохнулась от радости. Вместе мы выбрали, что ей надеть, — длинное бледно-голубое вечернее платье из чистого шелка. Предоставив Хелен разбираться с обновками, которых набралось более двух сотен, я поспешил на кухню готовить шикарный ужин.

Но как только выдалась свободная минутка, вернулся в спальню и помог ей одеться. Потом она замерла в абсолютно непринужденной позе, а я отступил на шаг, чтобы ею полюбоваться. Разумеется, платье подошло идеально. Скажу больше: я вновь убедился в ее таланте носить одежду; в ином существе я разглядел красоту, никем дотоле не виданную, я понял… что это художественно — полнейшее слияние формы и линии, которое подвластно одному лишь искусству. Она будто светилась. Мы молчали, глядя друг другу в глаза. Потом я спросил, не угодно ли ей осмотреть дом.

Сначала я повел ее в кухню, где продемонстрировал множество приспособлений. Показал картину Утрилло (позже выяснилось, пейзаж не особо ей понравился). Подвел к роденовской подделке и даже предложил подержать ее в руках, но она отказалась. Затем я провел ее в туалетную, где показал утопленную в пол мраморную ванну и объяснил, как регулировать краны, чтобы из пастей алебастровых львов извергалась вода. Возникло беспокойство, не показалось ли ей это слегка вульгарным. Она промолчала. Затем я препроводил ее в гостиную… где вновь изрядно утомил показом картин. В кабинете я предложил ее вниманию первый шекспировский фолио, всяческие раритеты и множество телефонов. Далее мы прошли в зал заседаний. Вообще-то показывать его было незачем. Наверное, я уже стал слегка бахвалиться. Наконец мы добрались до огромного помещения, которое я называю просто комнатой. Здесь я провожу свой досуг. Не стану забрасывать вас деталями, точно переспелыми помидорами… Комната удобна и весьма экзотична.

Я сразу почувствовал, что она ей понравилась. Опустив руки вдоль тела, Хелен стояла в дверях и осматривала мой приют отдохновения. Я усадил ее в большое мягкое кресло и налил ей сухого мартини, в чем она очень нуждалась. Затем я ее оставил, целиком посвятив следующий час приготовлению нашего ужина. Тот пролетевший вечер определенно стал самым изысканным из всех, что я когда-либо проводил с дамой, да и вообще с кем бы то ни было. Для своих приятельниц я готовил великое множество блюд. Без колебаний охарактеризую себя как отличного кулинара. Я один из самых лучших. Однако до сегодняшнего дня трапезы были испорчены всегдашней неловкостью гостьи из-за того, что я вместо нее хлопочу на кухне, подаю блюда, а затем убираю со стола. Весь вечер моя компаньонка беспрестанно удивлялась тому, что я, трижды разведенный завидный кавалер, горазд на этакие кулинарные подвиги. Но не Хелен. Она была моей гостьей, и только. Моя возлюбленная не пыталась вторгнуться в кухню и не доставала меня бесконечным воркованьем: «Может, чем-нибудь помочь?» Она откинулась в кресле, как и надлежит гостье, и позволила себя обслуживать. А беседа?! С моими прежними дамочками разговор всегда был помехой еде, забором из противоречий, споров, разногласий и тому подобного. Для меня идеальная беседа га, в которой оба участника могут свободно и полностью изложить свои мысли, не прибегая к бесконечным уточнениям, оговоркам и защите своих выводов. И даже не делать их вообще. В Хелен я нашел превосходного собеседника, я мог с ней по-настоящему разговаривать. Она сидела абсолютно неподвижно и слушала, уставив взгляд в точку перед своей тарелкой. Я рассказал ей много такого, о чем прежде никогда не говорил. О своем детстве, о предсмертных хрипах отца, о материнском ужасе перед сексом и собственном посвящении в его таинство, произошедшем со старшей кузиной. Я говорил о состоянии мира, о декадансе, либерализме, современных романах, супружестве, исступлении и недуге. Незаметно пролетели пять часов, за которые мы выпили четыре бутылки вина и полбутылки портвейна. Бедненькая моя Хелен! Мне пришлось отнести ее в постель и раздеть. Сплетясь в объятьях, мы лежали рядом, но сил наших достало лишь на то, чтобы нырнуть в глубочайший покойный сон.

Так закончился наш первый совместный день, послуживший образцом для последующих радостных месяцев. Я был счастлив. Свое время я делил между Хелен и наживанием денег. В последнем я преуспевал без всяких усилий. По правде, за это время я так разбогател, что тогдашнее правительство посчитало опасным не снабдить меня влиятельным постом. Разумеется, я принял рыцарское звание, и мы с Хелен в грандиозном стиле отметили это событие. Однако я отказался в любой должности служить правительству, поскольку государственная служба ассоциировалась у меня со второй женой, пользовавшейся громадным авторитетом среди министров. Осень обернулась зимой, а там уже вскоре зацвели миндальные деревья в моем саду и пробились первые нежные листочки на дубовой аллее. Мы с Хелен жили в полной гармонии, которую ничто не могло нарушить. Я творил деньги и любовь, я разговаривал, а Хелен слушала.

Но какой же я глупец! Ничто не вечно. Все это знают, однако никто не верит, что не бывает поблажек. С горечью сообщаю, что вестником срока стал мой шофер Брайан.

Он был идеальный водитель. Говорил, если только к нему обращались, и лишь по делу. Свое прошлое, свои амбиции и свой характер он держал в секрете, чему я был рад, поскольку не желал знать, откуда он взялся, на что нацелен и кем себя считает. Машину он водил умело и невообразимо быстро. Всегда находил, где припарковаться. В любой дорожной очереди, куда попадал крайне редко, всегда был в числе первых. В Лондоне знал все улицы и короткие пути. Был неутомим. Мог всю ночь прождать меня по указанному адресу, не отлучаясь за сигаретами или порножурналом. Машину, обувь и униформу содержал в безукоризненной чистоте. Он был бледен, худ и опрятен; возраст его колебался между восемнадцатью и тридцатью пятью.

Возможно, вы удивитесь, но я не представлял Хелен моим друзьям, хоть очень ею гордился. Я ни с кем ее не знакомил. Похоже, она не нуждалась еще в чьем-либо обществе, и я не возражал, чтобы все так и оставалось. Зачем тащить ее в скучный круг зажиточного Лондона? Вдобавок она была весьма застенчива, поначалу даже со мной. Брайан не стал исключением. Не делая особого секрета из присутствия Хелен, я не позволял шоферу входить в комнату, если там была она. Когда я хотел куда-либо поехать вместе с ней, я давал Брайану выходной (он жил над гаражом) и сам садился за руль.

Все очень просто и ясно. Но затем что-то пошло не так, и я четко помню, когда все началось. Как-то в середине мая я вернулся домой после особенно утомительного, изматывающего дня. Тогда я еще не знал (хотя догадывался), что исключительно по собственной ошибке потерял едва ли не полмиллиона фунтов. Хелен праздно сидела в своем любимом кресле, но во взгляде ее проскользнул какой-то неуловимый холодок, и я притворился, будто ничего не заметил. После пары стаканчиков виски мне стало лучше. Я подсел к Хелен и начал рассказывать о своем дне, о том, как по моей вине произошла ошибка, но я сгоряча обвинил в ней другого и потом был вынужден извиниться и так далее… Обычные заботы тяжелого дня, которыми человек вправе поделиться с собственной супругой. Но я и тридцати пяти минут не говорил, как понял, что Хелен вовсе меня не слушает. Она тупо смотрела на свои руки, лежавшие на коленях. Она была далеко-далеко. Это явилось столь ужасным открытием, что секунду я не мог ничего предпринять (меня парализовало) и продолжал говорить. Но потом я уже не мог этого терпеть. Я замолчал посреди фразы, встал и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Хелен даже не подняла взгляда. Я был взбешен, слишком взбешен, чтобы с ней говорить. Усевшись в кухне, я прихлебывал виски из бутылки, которую не забыл с собой прихватить. Потом я принял душ.