Мэри и Гэвин спустились в подземку. Гэвин дал показания, но не был настроен это обсуждать. Мэри еще никогда не ездила в метро, хотя уже успела пару раз проехаться вместе с миссис Ботэм на красном автобусе. Гэвин вкратце объяснил, чего ей следует ожидать, за что Мэри была ему очень благодарна. По дороге домой он не был склонен болтать, впрочем, и Мэри тоже.
Посмотришь кругом, как людей таскают туда-сюда в стальных клетках с намертво захлопнутыми дверьми, клетках, которые несутся в глубь туннелей под свист полярных вихрей, смешанных с огненной пылью земного ядра, — и не поверишь, насколько уязвима жизнь, насколько она хрупка и ненадежна. Так легко все испортить, поломать, нарушить. Вот сейчас Мэри преступила закон, точно так же как накануне вечером наступила на спину мистера Ботэма. Да, она ее сломала — хрясь, и спина уже испорчена. Если бы не Мэри, спина была бы в целости и сохранности. Трев за это получит срок, но и она свое получит. Все говорили, что состояние мистера Ботэма «очень тяжелое». Мэри не могла с этим не согласиться, но все же ей казалось, что оно могло быть и того хуже: она могла разбить ему сердце или вымотать ему нервы, а ведь от такого люди умирают. Тем не менее его состояние действительно было крайне тяжелое. Гэвин как-то рассказал Мэри, что мистер Ботэм работал настильщиком ковровых покрытий, если случалось найти работу. Что ж, теперь такой работы найти ему не удастся; даже заняться ее поисками он и то не сможет. Неизвестно, пойдет ли его спина на поправку. А ведь он уже далеко не мальчик, что еще больше усложняет дело.
Уютный домик знал, что пришли большие перемены; ему было совсем не по душе, что в такой час о нем позабыли. Он выглядел уязвленным и держался натянуто. Естественно, он был пуст. Миссис Ботэм день и ночь дежурила в больнице у постели мужа. Теперь она пила еще больше, по крайней мере, уже особо этого не скрывала. Мэри не могла там оставаться — на самом деле, оставаться было уже и не с кем, — и все же она спросила:
— Почему бы нам с тобой не пересидеть здесь и не подождать, пока они вернутся?
Гэвин нехотя обернулся и с усмешкой взглянул на нее. Она пожалела о своих словах.
— Не дури, — ответил он. — Мы не можем позволить тебе остаться. Да и раньше не могли. Мы не… У нас и самих… Неужто не ясно?
— Прости.
Он добавил:
— И куда ты отправишься?
— Вот сюда. — Она достала клочок бумаги, который ей дал Принц.
— Бог ты мой, — ахнул он.
— Он сказал, что предупредит их. Сказал, все будет в порядке.
Гэвин отвернулся.
— Пожалуй, какое-то время так и будет. Однако мне не хотелось бы думать, что ты там задержишься надолго.
Вместе они уложили чемодан Мэри — кое-какая одежда Шерон, какие-то вещички миссис Ботэм, теперь в некотором смысле уже считавшиеся собственностью Мэри. Мэри была бы рада взять с собой одну - две книжки, но не решилась попросить. Он объяснил, как добраться туда на метро. И дал ей четыре фунта: все свои сбережения. На пороге он ее крепко обнял, но Мэри чувствовала, что его уже нет рядом с нею. Она поспешно распрощалась и побежала вниз по лестнице.
Мэри не хотелось снова спускаться в подземку.
Она пошла пешком. Поначалу чемодан казался легким, но чем ближе день клонился к закату, тем он делался тяжелее. Она спрашивала дорогу у других людей, показывая им листок с адресом. Они читали его и делали что могли. От некоторых вообще не было никакого толку; другие объясняли, как туда добраться, настолько невразумительно, что лучше бы и вовсе не объясняли; у третьих сам листок вызывал такое отвращение, что они, не останавливаясь, проходили мимо. В конце концов она добралась-таки до места. И это заняло не слишком много времени.
По дороге ее настигло первое воспоминание. Мэри остановилась как вкопанная, поставила чемодан на землю и схватилась за голову. Она услышала крик ребенка и робко обернулась — тихая улочка, отмеченная печатью опрятности и нужды. Домики плотно прижаты друг к другу, окна и двери распахнуты, в садиках, террасами спускающихся с холма, развешано бельишко их обитателей. И даже на этой тихой улочке ей не было покоя. Ей хотелось забиться в какое-нибудь крошечное местечко не больше ее роста, темное и безмятежное, где она могла бы надежно укрыться от грохочущего настоящего. Но она стояла посреди улицы, стиснув руками голову, и вспоминала.
Она вспомнила, как когда-то маленькой ей хотелось посветить в чужие окна, заглянуть в дома других людей… Тихим вечером стояла она на серой кромке спускающегося террасами холма. Увенчанные острыми штырями ворота городского парка только что закрылись, смотритель уходит прочь, засунув ключи в карманы и поглядывая по сторонам. Мальчишки уже разбежались по домам. Они в безопасности, они мирно пьют чай в своих уютных комнатах — в комнатах других людей, за окнами других людей. Она поворачивается и смотрит вниз, на площадь. Это гам все они благополучно укрылись от темноты в своих жилищах. Ей хочется увидеть их, посветить, чтобы разглядеть морщины неаккуратно настланных ковров, дружно игнорируемые трещинки на их оклеенных обоями стенах, полумрак их прихожих. Она понимает, что это невозможно, — никто не откроет ей двери. Она поворачивается и бежит дальше — туда, куда должна бежать.
Мэри опустила руки. Все: дальше не вспомнить. Она посмотрела вверх. В тот же миг улочка, сам воздух, непоправимое настоящее — все как-то поблекло и потеряло очертания. Она подняла чемодан и пошла дальше, быстрее, чем прежде, — она спешила найти свой дом. Теперь она была уверена, что со временем обязательно его найдет.
Глава 7 Не сдавайся
Все обитательницы Приходского приюта для девиц побывали в серьезных переделках. В очень серьезных. Некоторые не выдержали. (Некоторые из них уже и не первой молодости.) Каждая из них слишком плотно изучала жизнь во всех ее проявлениях.
Все они слишком многое перепробовали на свете — так и эдак. У них было слишком много мужиков — и таких и сяких. Здесь они оказались потому, что там, в другой жизни, растратили и упустили все, что у них когда-то было: деньги, близких, шансы, удачу. Они пережили слишком сильный удар, они преступили черту. Некоторые еще пытаются вернуться к нормальной жизни. Другие уже и пытаться перестали. Это падшие женщины.
Их положение постыдно, или его полагают таковым. Однако слово «стыд» не подходит для описания того, что они испытывают. По мне, это правильно. Но что же они в таком случае чувствуют? Кто сотворил с ними все это? А как бы вы чувствовали себя на их месте?
…А вас когда-нибудь била жизнь? Да так, чтобы по-настоящему? Ну и как, смогли оправиться? Или нет? Когда видишь, как надвигается беда и ты уже не можешь спрятаться или убежать, — запомни, самое главное — не сдаваться. Не сдавайся, держись!.. Еще одно несчастье готово тебя сломить? Насколько оно страшно? Если видишь, как надвигается беда и уже не можешь спрятаться или убежать, — не сдавайся. Потому что если ты сдашься, тебе уже ничто не поможет. Я это испытал, я знаю. Ничто и никогда.
