Рядом с мясорубкой лежал мокрый синий пакетик. Я поставил покупки на пол.
– Мама…
– Что там написано?
– Мама… – У меня дёрнулось левое веко. Доведёт она меня однажды своими заботами.
– Что, «мама»?
– Мама… это мясо испорчено… оно старое… не надо его есть. – Я потёр глаз, чтобы скрыть дрожь.
– Оно же в морозилке лежало.
– Его туда по ошибке положили… дай сюда! – Я решительно вырвал у матери судок с фаршем из плаценты, вытряхнул всё из мясорубки, сложил в синий пакетик и спрятал обратно в морозилку.
– Зачем же ты его обратно кладешь?! Выбрось!
– Потом выброшу! Хватит мне указания давать!
– Какие-то у вас сплошные секреты. Раньше ты мне всё рассказывал, а теперь одни секреты. – Мама обиженно поджала губы.
Сказать ей, что она чуть не нажарила котлет из Машиной плаценты, которую я позабыл закопать… Никогда.
Как только она ушла, позвонил Ларе:
– Это я, Машин муж. Привет. Слушай, а если плаценту как-то повредить, но не специально, это может на дочку повлиять?
– Нет. Повлиять может только умышленное колдовство, сглаз. Это просто суеверие, понятно, что в земле она сгниёт и всё. Но в каждом суеверии есть доля рационального. А ты её до сих пор не закопал, что ли?
– Да нет, закопал… только что… так, спрашиваю на всякий случай…
На меня снова обрушились заботы, и плацента осталась в морозилке.
* * *
В ванной я сполоснул лицо, посмотрелся в зеркало.
– У меня есть дочь! Господи, у меня есть малюсенькая доченька! Спасибо тебе, Господи! – шептал я, широко улыбаясь. Потом вытер лицо, подмигнул отражению и вернулся в гостиную к парням.
Они сидели за столом и жевали. Уже вторая перцовка была открыта.
– Мы у тебя нычку нашли! Мороженый фарш! – крикнул Димон с набитым ртом.
– Соскребаем стружечку и грызём! Вкус специфический! – добавил Поросёнок пьяным голосом.
Оба заржали, выпили, закусили. Перед ними на разделочной доске лежал смёрзшийся бурый кусок, наполовину оголённый от синего пакетика. Плацента. Фарш из плаценты… Забыл всё-таки закопать! Не то чтобы я вмиг протрезвел, но некоторая ясность сознания появилась.
– Ребят… вы… э-э-э…
– Садись, чувак! – Димон наполнил мою рюмку, Поросёнок соскальзывающим ножом сострогал ломтик и протянул мне.
Я автоматически взял ломтик в одну руку, а рюмку в другую.
– Ну, за Лизу!
– За какую Лизу?! За Клару!
– Он же сказал, что Лизой назовёт!
– А пускай Карлом назовёт! – Парни захохотали.
В моей голове мелькали и никак не хотели собираться мысли. Что делать?! Как это остановить?! Всё рассказать?! Нет! Что же делать???!!!
– Лёх, ты чё?
Я поставил рюмку на стол. Отложил кусок.
– Ребят, вы где это нашли?
– В морозилке!
– Блин, это испорченное мясо! Мы его для соседской собаки держим. – Что за народ, все так и лезут в морозилку!
– Да ладно тебе! Русские суши из мороженого фарша!
– Знаешь, как травануться можно сырым мясом?! Ты что, не слышал? А ну, отдай! – крикнул я, вырвал у них остатки, запихнул обратно в пакет и бросил всё в мусорное ведро. Веко мелко дёргалось, не переставая.
– Чувак, чёго ты разнервничался? Может, если бы мы это мясо не достали, ты бы про него вообще забыл!
– Надо выпить, чтобы продезинфицироваться…
– Давай продези… продезинфицируемся! Ха-ха-ха!
Я налил. Выпили. Сразу налил ещё. В глазах плясали красные физиономии Поросёнка и Димона, мороженые стружки, мокрые кружочки от рюмок на столе. Димон всё требовал выпить за третью мировую… Мы пили. Хотелось нажраться, но ничего не получалось. Через час Поросёнок храпел на диване, а Димон блевал в туалете. Я же, наоборот, обрёл ясность сознания. Нужен был инструмент. Фомка.
Фомка для меня предмет почти магический. Причина в моём дедушке. В тридцать восьмом году, отмечая восемнадцатилетие, он познакомился на танцах со смазливой девицей. Пошёл провожать. В тёмной арке подошли двое и предложили деду снять новый костюм. Девица оказалась наводчицей. У одного грабителя была фомка. Дед побежал. Грабитель метнул фомку ему в голову. Промахнулся. Дед поднял фомку с земли, вернулся и убил обоих. Получил десять лет. Началось наступление на линию Манергейма. Дед был мастером спорта по лыжам. Важный в той войне навык. Деда амнистировали и отправили штурмовать бетонные дзоты, засыпанные снегом. С войны вернулся лейтенантом. Обзавёлся женой и дочкой, моей будущей мамой. Снова война. В первой атаке дед насадил немца на штык и перебросил через себя, как сноп сена. Дальше взрыв, контузия, плен. Лагеря на Украине, в Восточной Пруссии, в Австрии. Побег. Ему сообщили, что жена и дочь погибли в блокаду и определили в батальон смерти, как бывшего пленного. Снова ранение и плен. Победу дед встретил в американской оккупационной зоне. Зная сталинские законы не понаслышке, дед отчалил в Аргентину. Охотился в джунглях, разводил скот. На родину вернулся сухопарым стариком-плантатором в начале девяностых. Позвонил прямо в нашу дверь. Моя мама, впервые толком увидев отца, долго не могла очухаться, а я не отходил от него ни на шаг, слушая рассказы о невероятных приключениях. С тех пор я грезил о штыковых атаках и охоте на леопардов. Волшебной же палочкой, по мановению которой дед перенесся в круговерть захватывающих событий, была фомка. Воровской инструмент, вещь, полезная в хозяйстве. Чёрная, стоящая на хвосте кобра с раздвоенным жалом-наконечником. Я долго морально готовился и, наконец, полгода назад отправился на рынок. Продавец обозвал фомку грубым словом «гвоздодёр». Держа её в руках, я ощущал, как мастер разрубил раскалённый прут на короткие колбаски, как подхватил одну щипцами, слегка расплющил молотом с одного конца, согнул и простучал с другого. Напоследок рассёк мягкий язык и окунул в шипящую воду. Как человек выходит после крещения из воды будто новорожденный, так моя фомка окуналась белым от накала, мягким червяком, а вынырнула чёрной, жалящей змеёй. Придя домой, я встал в боевую позу перед зеркалом. Фомка стала моим Экскалибуром. Я нанёс несколько ударов воображаемому противнику и спрятал священное оружие за шкаф. Ждать своего часа…
Вот он и наступил, кроме фомки, копать промерзшую землю было нечем. Я сунул руку за шкаф, пальцы нащупали холодный металл. Достал. Веко перестало дёргаться. Загнутые концы фомки идеально подходили для выдалбливания ямки. Оставалось найти ёмкость для плаценты. Я огляделся. В голове гудели Ларины слова: «Положи плаценту во что-то принадлежащее матери новорожденной и закопай поглубже. Тогда колдуны никогда не причинят вреда ребёнку». Что бы такое взять? Машин чемодан? Бредовая мысль… Комод? Я представил себя закапывающим комод в заснеженном парке в центре Москвы… Усмехнулся. Совсем, думаю, чокнулся на нервной почве. Взгляд упал на маленький сундучок для драгоценностей от Луи Вюиттона, подаренный Маше на рождение дочери. В сундучке имелись отделения для колец, штырь для браслетов. Отличная вещь, только дизайн уродский. Всегда удивлялся, как французов угораздило использовать такие цвета! Коричневая, цвета дерьма, кожа, усеянная логотипами фирмы ещё более мерзкого светло-коричневого оттенка. А весь мир прётся, вот что значит массовое внушение. Получив сундучок, Маша тотчас озаботилась мыслью, кому его передарить. Драгоценностями она не увлекается. «Наверняка обрадуется, узнав, как здорово я его пристроил», – подумал я, вертя сундучок в руках. Вытащил размякший от тепла синий пакетик из мусорного ведра и запихнул его в широкое отделение для колье.
