Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
Знаешь, мне понравилось, сама идея. Представила себе, как я, вооружившись фотоаппаратом ФЭД, который ты мне, наверно, когда-нибудь подаришь, подсматриваю, как устроена жизнь. Щёлкаю, мотаю, снова щёлкаю. А после перевожу нащёлканное на ткани, на рулоны. А другие покупают и шьют себе из рулонов этих вещи.
Говорит, ничего на свете нет красивей простых вещей. Представляешь? Высказывает мысль, что если половинку не очищенной от кожуры луковицы положить на низкий столик, покрытый газетой, и к ней же рядом положить треснутое крутое яйцо, например, и ещё опрокинутую вазочку с одним засохшим цветком, и распахнутый перочинный ножик, то это будет не тупой и примитивный хаос, а произведение искусства, натюрморт. И если он выложен удачно, то этим произведением можно любоваться неопределённое время, без ограничения взгляда.
Он ушёл, а я пробовала выложить, из того, что было под рукой. Лук нашла и отсекла лишнюю часть, как Микеланджело, тоже скульптор древности, нож взяла кухонный, другого у нас нет, ваза была с хрусталя, но слишком большая и единственная, её я пожалела, заменила ковшиком для яиц.
Дальше.
Яйцо сварила в том же ковшике, оно там треснуло и получилось по уму, как надо. Цветов не было никаких, я взяла искусственный, у соседей, из их постоянной коллекции. Короче, всё распределила, на газете. А вместо столика табурет.
И жду.
Он приходит вечером.
Говорит:
— Чего устроила тут, Шуранька? Что за помойка-то? Мама придёт скоро, заругается.
Ещё при ней было. И к себе, в келью, ногу отстёгивать, чтобы обрубок отдыхал, успокаивался после перехода от работы до Метростроевки.
Я в слёзы, в настоящие, сильные, с завывом. Он прыгает от себя ко мне, на полноге ещё.
Он:
— Что?
Киваю на табурет. И снова в себя ухожу, в обиду. Тут он всё понимает и наливается краской стыда, что не так объяснил. Притягивает к себе, прижимает рукой, какая без перчатки, и в голову целует, с ласковостью, но и не сю-сю, по-мужски.
И снова пахнуло этим — вниз, напробой, к пяткам через всё туловище, я аж вздрогнула и дёрнулась вся. Не знаю, что он в это время ощутил про себя и про меня, но только отстранился сразу и начал быстро объяснять про мою неудачу.
Он:
— Тут не список сам важен, из чего ты выложила натюрморт свой, а законы гармонии самой, света, пропорций, композиции, теней, перспективы. Вот смотри.
Отстегнул ремешек от ноги, сложил аккуратно и положил на стул, как бы пристроил на хранение.
Он:
— Красиво? Хочется смотреть?
Я в толк не могу взять, в каком мне месте красоту от протезного ремешека искать.
Я:
— Больше нет, чем да. Обычно как-то, не волнует, взгляд можно запросто ограничить, если что.
Тогда он его подбирает и снова туда же, но только бросает, а не кладёт. И чуть подправляет живой рукой, левой. Так, что пряжка теперь на краю сиденья покоится, лёжмя, а хвост ремешковый свисает в воздух. И стул на пол-оборота к окну разворачивает, чтобы поперёк сиденья тень от спинки проходила, с разделением его на две неравные части, три к восьми примерно.
Золотое сечение — так он потом объяснил. Божественная, сказал, пропорция. И ещё одну очень странную вещь добавил к сказанному, но я не поняла, если честно. Довольно мутно, невыразительно как-то. Говорит, в этом есть выражение божественного триединства. Малый отрезок — Бог сын, большой — Бог отец, весь отрезок — Бог святой дух. Как-то так, типа этого.
В общем, разместил по новой ремешек этот протезный.
Он:
— А сейчас?
Шуринька, знаешь, и правда что-то в этом обнаружилось для глаза моего. Хотелось смотреть, честно. Понравилось. Как гипноз какой, будто под усыпляющим лекарством или влиянием портвейна. А почему так, не понимаю. Кажется, чего ж проще, а глаз тянет. Знаешь, моя хорошая, когда я говорю с ним, отвечаю ему или уже сама на какой-нибудь предмет высказываюсь, то он как бы помогает мне понять, о чем сама же ему и говорю, как-то так. Странно это, да?
Тут мама вернулась и стала продукты выкладывать на стол, буфетные и столовские, как всегда. Разница в том, что я раньше думала, покупает, а она тибрила, пересортицу делала и недовлагала, наверно. Получается, из-за меня? Или всё же больше ради Паши?
Теперь ты всё знаешь, бабушка, и с твоим умом и жизненным опытом наверняка сможешь правильно оценить ситуацию в нашей общей с тобой семье. Очень надеюсь, что это так и есть по сию пору и что ты не отказалась от нас только из-за того, что мои письма то ли не доходят до тебя, то ли тебя ограничивают в общении со всеми без исключения гражданскими лицами.
А потом другой уже был, второй по счёту, уже по моему личному выбору институт. А выбрала по твоей линии, по международной. Короче, в педагогический подавала, на иностранные языки. Переводчицей чтоб, оттуда на наш и обратно, свободно.
Русский написала на тройку, а на втором уже срезалась, на языке этом. Я думала, они там сами учить меня будут всему, а оказалось, что уже на экзамене надо прилично знать, говорить боле-мене и писать, и всё это гораздо сильней, чем по школьной программе. А у нас по немецкому была чокнутая, это я про немку нашу Матильду Фридриховну. Как раз она-то больше всех других про тебя всего знала, и поэтому просто меня обожала, как твою и свою родню. Оба последние года постоянно спрашивала, как ты себя чувствуешь, какие труды сейчас оформляешь к изданиям и к печати, имеются ли у тебя творческие и жизненные планы, и когда же ты осчастливишь школу эту проклятую своим приходом и докладом про революцию. Она-то мне и рассказала, что ты была первый министр призрения в мире среди женщин.
Я сначала не поняла, говорю, моя бабушка никогда никого не презирала. Наоборот, она водила личную дружбу с самым человечным человеком всех времён и народов, с Владимиром Ильичём Лениным, как же она после этого могла презирать остальных людей и быть ещё к тому же среди них министром? А она объяснила, что призрение — это забота о неустроенных, о сиротах, о нищих, о больных. И всё сошлось после этого, всё стало на свои места. Но она всё равно идиотка, она меня никогда не спрашивала и ничему не научила, просто ставила отметки хорошие и отличные, и на этом всё заканчивалось. Поэтому и срезалась я, теперь понимаешь мою причину, Шуринька?
Сейчас самый прощальный конец зимы, вот-вот весна уже, и скоро лето. Тепло будет, солнечно, с красивыми тенями от трамвайных остановок и раздавленными помидорами около базаров.
Решила, больше пробовать не пойду, хватит. Я ведь девушка, не призовут. К тому же нам теперь с Пашей нужно думать, что покушать и как достать. Он раньше приносил свои натурщицкие рублики и маме отдавал, там они у неё и распылялись среди всех остальных достатков. Только оставлял немного на портвейн, но он не злоупотребляет, бережёт себя против дрожи в членах и целиком, ему много нельзя, такая работа.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
