— Почему б тебе просто не побелить ее? — предложил булочник.
— Она и так была белой целых двадцать два года. Как насчет бледно-розового?
— Бледно-розового? Для чего тебе бледно-розовый?
— Это романтично.
— Так красят в богадельнях.
— Ну а какой бы цвет выбрал ты?
— Белый.
— Я не хочу белый, — сказал Гийом. — Как насчет голубого?
— Слишком холодный.
— Кремовый?
— Если ты согласен на кремовый, с тем же успехом можно взять белый.
— Как насчет зеленого? Мне нравится зеленый.
— Цвет школьных классов, — ответил булочник.
— А красный?
— Красный? Вообще как в борделе. Кстати, почему б тебе не открыть бордель?
— Стефан, ты можешь не отклоняться от темы? У меня цвета кончаются.
— Белый, — ответил тот, прежде чем вернуться обратно в булочную…
В то утро, когда Гийом Ладусет открыл свое новое предприятие, солнце палило с таким неистовством, что голуби буквально посходили с ума. Не в состоянии вспомнить, как надо летать, они семенили за мадам Ладусет в перисто-серой тени, признавая за старушкой схожие страдания и муки. Некоторые из них — точно в доисторической части птичьего мозга вдруг вспыхнула какая-то искра — решили, что вновь превратились в рыб. Мсье Моро обнаружил шесть голубей, утонувших в фонтане, который якобы исцелял от подагры, — вода смыла помет с их чешуйчатых розовых лапок. Желание отнести голубей на кухню жене испарилось мгновенно, стоило мсье Моро заглянуть птицам в глаза. Застывший безумный взгляд привел старика в такой ужас, что с наступлением темноты он отнес их всех скопом на кладбище и похоронил как можно ближе к церковной стене.
Готовясь к торжественному открытию, новоявленный сваха принял ванну с эксклюзивным мылом «Цветочное молочко» от Гео Ф. Трампера, которое любимый магазинчик Гийома в Перигё закупал в знаменитой на весь мир лондонской парикмахерской[5]для своих особых клиентов (таковым мог стать любой, готовый выложить за брусочек мыльца целое состояние). Гийом Ладусет не мог даже предположить, что в его жизни когда-нибудь наступит событие достаточно грандиозное, чтобы оправдать использование столь драгоценного приобретения, и последние четыре месяца просто созерцал покупку, пристроенную на нижней полочке над кранами в ванной, из лежачего положения, бомбардируемый пузырьками дешевой пены. Наслаждение было столь сильным, что после мытья Гийом еще тридцать семь минут возлежал в благоухающей мыльной воде, брусок же покоился в причудливой впадинке на грудине Гийома, служившей, по словам его деда, замечательным местом для соли, куда так удобно макать сваренное вкрутую яйцо.
Подходя к своей бывшей парикмахерской, Гийом вновь восхитился фасонными буквами вывески «Грезы сердца» прямо над дверью. Вывеска обошлась дороже, чем ожидал Гийом, но он остался настолько доволен результатом, что даже пригласил художника на тарелку кассуле. Отперев дверь, Гийом повернул висевшую изнутри пластмассовую табличку так, чтобы выведенное изящными красными завитками слово «Открыто» смотрело на улицу. Аккуратно повесив пиджак от нового темно-синего костюма на крючок, где когда-то господствовала серая нейлоновая накидка, он с любовью стряхнул невидимую пыль с сукна безукоризненной чистоты. Наслаждаясь моментом, Гийом медленно сел за обращенный к окну дубовый письменный стол, который приобрел в одной из лавок Брантома, торгующей антикварной мебелью. Столешницу слегка подпортила чернильная клякса на видном месте — обеспечившая, кстати, бесплатную доставку покупки, — однако долгие часы полировки существенно улучшили положение. Стол украшали прелестные медные ручки, хотя отнюдь не они склонили Гийома Ладусета к покупке. Больше всего его соблазнил узкий выдвижной ящик, располагавшийся чуть выше живота Гийома и содержавший множество отделений как для длинных, так и для мелких вещиц.
Гийом Ладусет сплел пальцы рук над чистым листом бумаги, обнажил зубы в приветственнейшей улыбке и замер в ожидании. Спустя несколько минут, когда ровным счетом ничего не произошло, он медленно переместил авторучку справа от листа вдоль его верхнего края. Расплел пальцы и снова улыбнулся.
Немного погодя, когда свело челюсть, Гийом опустил взгляд и, чувствуя прилив возбуждения, медленно потянул на себя выдвижной ящик. Там, в своих собственных отделениях, мирно покоились: ластик, карандаш, скрепкосшиватель, набор авторучек и содержимое большого пакетика разноцветных резинок, занявших две секции. Переложив скрепкосшиватель в другое отделение, Гийом медленно задвинул ящик. И принял первоначальную позу ничем не стесненного ожидания.
По прошествии некоторого времени, по-прежнему в полном одиночестве, Гийом посмотрел в окно — проверить, не заглядывает ли кто. Потом сместил галстук набок, раздвинул края рубашки между второй и третьей пуговицами, нагнул голову и глубоко вдохнул, смакуя изысканный купаж цветочно-мускусных ароматов, все еще державшийся в волосах на его груди. После чего галстук вновь оказался на месте, а рука скользнула вниз, вдоль правой стороны новехонького вращающегося стула. Пальцы наткнулись на маленький рычажок и потянули кверху. В следующую же секунду любопытство Гийома было полностью удовлетворено: сваху с силой швырнуло к полу, точно сорвавшийся с тросов лифт. Несколько сумбурных рывков, сопровождаемых неуклюжими подскоками, — и сиденье возвратилось на изначальную высоту.
Гийом еще раз оглядел свежевыкрашенные стены, мысленно поздравив себя с тем, что остановился на бледно-розовом. Затем встал, обошел стол и уселся в кресло с облупившейся инкрустацией, которое приобрел в той же антикварной лавке в Брантоме, соблазнившись мягкой подушкой с вышитым вручную редисом. «Очень удобно», — заключил он в который раз, любовно потирая края подлокотников. Прежде чем вернуться за стол, Гийом посмотрелся в свое старое парикмахерское зеркало, которое он решил оставить на месте, и снова поправил галстук, и без того сидевший безукоризненно.
Спустя два часа Гийом Ладусет сделал приятнейшее открытие: оказывается, если взяться за край письменного стола и как следует оттолкнуться, можно раскрутить стул в среднем на три оборота. Чувство же полного удовлетворения пришло, когда ему удалось добиться толчка, при котором стул развернуло четыре с половиной раза.
В полдень Гийом снял новый пиджак с крючка и отправился домой на обед. Откушав суп из свиной головы, свиные медальоны, обжаренные с чесноком зеленые бобы и завершив трапезу порцией «Кабеку», сваха возвратился в свой офис и огляделся, отыскивая следы заходивших в его отсутствие посетителей — записочки на двери или еще чего-нибудь в этом роде, но все было точь-в-точь как и до его ухода. Гийом повесил пиджак на место и вернулся к столу. Через несколько минут он решил повторить свой рекорд в четыре с половиной оборота, но был вынужден остановиться, так как его начало подташнивать. Он снял трубку телефона, предусмотрительно установленного поверх чернильного пятна, и выяснил, что, несмотря на отсутствие звонков, тот все-таки работает. Выдвинув узкий ящик над животом, Гийом с прежним удовлетворением осмотрел его содержимое и медленно задвинул обратно, стараясь ничего там не потревожить. Подперев подбородок ладонью, он уставился через дорогу на дом Жильбера Дюбиссона, точнее, на изящные ящики для цветов под окнами, являвшиеся предметом особой гордости их хозяина. Спустя два часа, когда пришло время идти домой, сваха поймал себя на желании постучать к говорливому почтальону и спросить, не хотел бы тот заскочить к нему поболтать, — приглашение, которое раньше мсье Дюбиссону совсем не требовалось. Однако по здравом размышлении Гийом решил воздержаться от подобных поступков, успокоил себя, что бизнес еще в самом начале, поправил подушку с вышитым вручную редисом и вернулся домой — принять вечернюю ванну, пока есть возможность.
