Книга Капитан Панталеон и Рота добрых услуг - Марио Варгас Льоса

Вокруг операционного стола происходит ряд волшебных изменений, которые гнетут его больше, чем молчание, передающееся от врачей сестрам в белых мягких туфлях, больше, чем слепящие потоки света, низвергающиеся с потолка. «Не будет больно, сеньол Пантоха», — подбадривает Тигр Кольасос, который не только заговорил, как Китаец Порфирио, но и стал раскосым, и та же дрожь в руках, и та же сладенькая улыбочка. «Легче, чем вырвать зуб, и никаких последствий, Пантосик», — уверяет сеньора Леонор, чьи бедра, груди и зад так раздались, так набухли, что ее запросто можно спутать с Леонор Куринчила. Над операционным столом, где сам он застыл в гинекологической позе, орудует ланцетами, ватными тампонами, ножницами и ванночками доктор Антипа Негрон, а дальше, над тем же столом, склонились две женщины — такая же неразлучная и во всем несхожая парочка, как те, что вертятся в голове, возвращая ко временам детства (Лорел и Харди, Мондрейк и Лотарио, Тарзан и Джейн): гора сала, укутанная в мантилью, и девочка-старушка в синих джинсах с кантиком и оспинами на лице. Он не знает, что они там делают и кто они такие, но у него такое чувство, будто он всетаки видел их где-то, мимоходом, в сутолоке, — это гнетет его беспредельно; не пытаясь противиться тяжелому чувству, он разражается слезами и слышит собственные рыдания, глубокие и звучные. «Не бойтесь, это первые новобранцы нашей Роты, разве вы не узнаете Печугу и Сандру? Я познакомил вас в Доме Чучупе», — успокаивает Хуан Ривера, любимец публики Чупито, ставший еще меньше ростом, и теперь это маленькая обезьянка, которая вскарабкалась на покатые, обнаженные, слабые плечи горестной Почиты. Он чувствует, что готов умереть от стыда, от ярости, от отчаяния, от гнева. Ему хочется закричать: «Как смеешь ты открывать секрет моей маме, Почите? Карлик, выродок, жертва аборта! Как смеешь ты говорить о Роте в присутствии моей супруги, пред лицом вдовы моего покойного отца?» Но он не открывает рта, а лишь потеет и страдает. Доктор Негрон кончил свое дело и выпрямляется, на его руках повисли окровавленные ошметки, но он видит их лишь мельком, и хорошо, что вовремя закрывает глаза. Чем дальше, тем больше унижений и оскорблений, тем сильнее страх. Тигр Кольасос хохочет: «Надо смотреть в лицо действительности и называть хлеб хлебом, а вино вином: нижним чинам нужно помочь, и помочь им должны вы, не то мы вас расстреляем из артиллерийских орудий». «Мы избрали Пост Орконес местом для проведения эксперимента Роты добрых услуг, Пантоха», — развязно сообщает генерал Викториа, и, хотя он, взглядами и жестами указывая на сеньору Леонор и хрупкую, сбитую с толку Почиту, призывает генерала к сдержанности, умоляет замолчать, подождать, забыть, генерал Викториа настаивает: «Мы знаем, что, кроме Сандры и Печуги, вы завербовали еще Ирис и Лалиту. Да здравствуют четыре мушкетера!» Ввергнутый в пучину бессилия, Пантоха снова заливается слезами.

У послеоперационной койки сеньора Леонор и Почита смотрят на него с любовью и нежностью, без тени зла, и в их глазах плещется чудесное, целебное неведение: они ничего не знают. По телу разливается радость, сдобренная иронией, и он подшучивает над самим собой: откуда им знать о Роте добрых услуг, если ничего еще не произошло, если он все еще лейтенант и счастлив и если они еще не уезжали из Чиклайо? Но тут входит доктор Негрон с молоденькой, улыбающейся сестрой милосердия (он узнал ее и краснеет: да это же Алисия, подружка Почи!), доктор нежно, как новорожденного, прижимает к груди клистир. Почита с сеньорой Леонор выходят из палаты, на прощанье в знак солидарности трагически махнув рукой. «Колени в стороны, лицом в матрац, зад кверху, — командует доктор Антипа Негрон. И поясняет: — Прошли сутки, пора очистить желудок. Два литра соленой воды, лейтенант, смоют к чертям собачьим и смертные грехи, и легкие прегрешения». Введение клистирной трубки, несмотря на ловкость кудесника доктора и добрый слой вазелина, вырывает у него крик. Но жидкость уже мягко пошла, и уже не больно, а, пожалуй, приятно. С минуту вода бежит, побулькивая и раздувая живот, а лейтенант Пантоха, закрыв глаза, размеренно повторяет: «Рота добрых услуг? Не будет больно, не будет». И снова вскрикивает — это доктор вынул трубку и вложил ватный тампон. Сестра выходит, унося пустой клистир. «Пока никаких послеоперационных болей, так?» — спрашивает врач. «Так точно, мой майор», — отвечает лейтенант Пантоха, с трудом переворачивается, садится, поднимается на ноги и, придерживая рукой липнущий тампон, шествует к отхожему месту, прямой как гвоздь, полуголый, шествует под руку с доктором, который смотрит на него благосклонно и даже жалостливо. Легкое жжение намечается в прямой кишке, а в раздутом, слоновьем животе крутит и схватывает, и все тело вдруг словно пронзает электрическим током. Врач помогает ему усесться и, похлопав по плечу, излагает свой взгляд на вещи: «Утешьтесь мыслью: после этого опыта, что бы с вами в жизни ни случилось, все покажется легче». И выходит, мягко прикрыв за собой дверь уборной. А лейтенант Пантоха уже закусил зубами полотенце и сжал челюсти что есть сил. Закрыл глаза, уперся руками в колени, а два миллиона пор на всем его теле распахнулись, словно окна, готовые выблевать желчь и пот. И повторяет с безмерным отчаянием: «Не высижу никакой Роты, не высижу никаких услуг». Но два литра воды делают свое дело и устремляются вниз, низвергаются, вырываются — обжигающие, дьявольские, губительные, убийственные, предательские — и увлекают за собой твердые сгустки пламени, ножей и шил, которые опаляют, колют, жгут и слепят. Он выпускает полотенце изо рта, чтобы можно было зареветь, как лев, захрипеть, как боров, и захохотать, как гиена, в одно и то же время.