Положив за правило начинать день с обхода взводов, Павел уже побывал у Грохотова и Ведищева и теперь направлялся к Сахно, оставив напоследок Маштакова. Сегодня третий, заключительный день, отведенный на освоение трофейного оружия. У Грохотова и Ведищева он не задержался. Там порядок А в землянке первого взвода — бедлам, мат-перемат и дым коромыслом до потолка. Часть бойцов, расстелив шинели на нарах, сборкой-разборкой «шмайсеров» занимается, а другая в карты азартно режется. Сам взводный болельщиком за спиной у картежников присутствует.
«Хоть бы наблюдателя для видимости выставил. Знает же, что ротный обязательно прийти должен. Нет, не скрывается даже. В открытую пренебрежение к командиру демонстрирует, пустым местом перед солдатами выставляет», — закипая злостью, подумал Павел, принимая доклад дежурного.
— Что здесь происходит, Сахно?
— Взвод заканчивает занятия по изучению трофейного оружия.
— И это ты называешь занятиями? А это что такое?! — он указал на режущихся в карты блатняков.
— Дополнительный стимул, ротный. Усвоил материал — свободен. Знаешь, как помогает? Наперегонки мужики рвутся. Экзамен лично принимаю.
И усмешечка гаденькая в глазах таится.
— Ты дурачка из себя не корчи и меня им не делай. Я тебя последний раз предупреждаю. Или ты наводишь во взводе воинскую дисциплину, или дальше с комбатом объясняться будешь.
— Нормальный процесс, ротный. Проверь любого.
Павел взял в руки ближайший «шмайсер», выцелил взглядом одного из картежников:
— Фамилия?
— Штрафник Андреичев, гражданин ротный.
— Ну-ка разбери и собери.
Солдат подхватил протянутый автомат, играючи, точными заученными движениями раскидал его на части и так же легко и быстро, без заминки, собрал. Победительно щелкнул затвором.
— Я же говорю, ротный: нормальный учебный процесс. И отстреляемся не хуже других. Вот увидишь. — Сахно вроде как недоумевал: очевидная же вещь!
Павел смотрел на полурасстегнутый ворот гимнастерки, из-под которого виднелась полосатая тельняшка, которая могла попасть в батальон только из лагеря, прибыв в сидоре какого-нибудь Штыря или Сюксяя, и понимал: надо ставить последнюю точку.
— Никак мы с тобой, ротный, общего языка не находим, — продолжал недоумевать Сахно. — Ну, чего людей уставами мордовать. Пусть отдохнут лучше.
«И не найдем», — подумал Павел, а вслух предложил выйти на улицу. Не выяснять же отношения со строптивым подчиненным на глазах у всего взвода.
— Вот что, Сахно. Неподчинения приказам я не потерплю. Это ты на своем продскладе мог выбирать, есть тебе колбасу или сыр с маслом. А здесь — без выбора. Ясно? Не хочешь — ставлю вопрос перед комбатом о снятии с должности. И карты сжечь, чтобы я их больше не видел.
Сахно только сверкнул глазами.
Карты — повальное пристрастие, неотъемлемая часть воровской жизни. Колода самодельных карт, как и нож, имеется у каждого вора. Урки большие мастера по их изготовлению. Способ изготовления карточных колод достаточно прост и доступен. Берутся листы газетной бумаги, склеиваются в два слоя с помощью клейстера, нажеванного хлеба, продавливаемого через тряпочку, просушиваются. Просушенные листы разрезаются остро отточенным ножом на карты. На лицевую сторону заготовок накладываются готовые трафаретки с изображением мастей. Масти наносятся опять же тряпочкой с размоченным в ней грифелем химического карандаша. Количество узоров обозначает достоинство карты. Два узора — валет. Три узора — дама и т.д. Играют урки один на один. Самые распространенные игры — бура и стос. Противостоять картежному разгулу сложно. Играют всегда и всюду: и в тылу, и на передовой.
Теперь ко всему набрались еще трофейных, немецких колод, во множестве отыскавшихся в каждом солдатском блиндаже. Отдавая распоряжение сжечь карты, Павел представляет, что распоряжение вряд ли может быть выполнено. Все равно что черпать воду вилами. И с этим можно было бы помириться, если бы урки играли только между собой и наказывали проигрышами друг друга. Но находятся простаки, на которых предостережение «С ворьем в карты не садись!» не действует. На кон выставляются не только деньги, лучшие вещи, табак, но и хождения в наряд, нормы выработки, предоставление услуг вслепую, то есть таких, о которых ничего не известно заранее, но исполнить которые, нередко дикие и извращенные, проигравший обязан по первому требованию. Действует железный принцип преступного мира: карточный долг свят! Люди попадают в опасную рабскую зависимость, становятся прислужниками и исполнителями грязных дел блатняков.
В своем взводе Павел игроков преследовал, воли запойному картежному разгулью не давал. Играли, конечно, втихаря. Но если попадались, пощады не знали.
Во взвод к Маштакову он так и не попал. По пути его с Богдановым перевстретил гонец — вестник Туманов. Путаясь в длиннополой шинели, Витька торопливо семенил навстречу:
— Ротный! Там пополнение прибыло. Мало только. Человек тридцать, не больше. И еще. Верблюдич на обед уху седня варит. Из свежей рыбы. Тут неподалеку мужики прудок надыбали. А в нем — карась. Комбат узнал, начпроду приказал рыбу на кухни сверх нормы отпустить. Ну, ребята постарались, полбестарки натарили. От пуза седня поедим…
Про Верблюдича с ухой Павел мимо ушей пропустил, а вот пополнение… Интересно. Заждались в батальоне маршевых рот, или, как их по-прежнему, по-лагерному, этапами называли. Да и этапом эту короткую шеренгу перед штабом с трудом можно назвать.
Похоже, ожидали комбата. Его неизменного ритуального действа, когда он, пристально вглядываясь в лица штрафников, обходил строй, а затем впечатлял вновь прибывших спичем о гуманности Родины, предоставляющей возможность искупить вину кровью, и о двух смертях для штрафников — героической и позорной.
Беглого взгляда достаточно, чтобы убедиться: лагерники, сплошь уголовники. К солдатскому строю непривычные. Стоят в шинелях нараспашку, руки в карманах. Лица гладкие и наглые. Вещмешки и сидора, конечно, под завязку. В них кубанки с красным верхом и матросские тельняшки обязательно найдутся.
У крайнего слева малого, раскосого, с перебитым носом, все пальцы на руках татуированные. На левой руке (почему на левой?) — два массивных золотых кольца. Рук не прячет, кольца — напоказ. А раз не опасается, значит, уверен: не он, а его должны бояться.
Привлек внимание также коротышка — метр пятьдесят в прыжке, но крепенький, налитой. У этого под застегнутым лишь на одну нижнюю пуговицу воротом гимнастерки, прямо на горловой впадинке, красуется массивный золотой крест с рубиновым камнем по центру. Что крест, что его обладатель — экземпляры, видно, редкие, штучные, расценил Павел, наблюдая, с какой подобострастной поклонностью ловит окружение всякий жест или реплику коротышки.
— Здесь людей нет, — вещал он внимающим его гласу. — Одни суки. Их мочить будем. Всю кодлу под юрцы загоним вместе с придурками.
Павел прошелся изучающим взглядом по всему строю. Может быть, хоть кто-то, вон тот, чернявенький, с офицерским ремнем, не из уголовной публики? Хотя нет. Тоже в наколках. Знакомая русалка зазывно улыбается с груди.
