— Моя мать поет партию Анне, — сказал Дот. — Как и большинство матерей.
— А отцы поют Роббре, — удовлетворенно кивнул Бард, поставив Дом для Троих обратно на полку.
— Матери тоже иногда понижают голос. Или в пустую бочку стучат. Выходит похоже на Роббре.
Бард нахмурился.
— Стучат, потому что так лучше выходит, — поспешил пояснить Дот. — Два голоса вместе.
Подумав секунду, Бард улыбнулся.
— Это правда, Дот. Анне без Роббре жить не может.
Дот был еще очень молод. Он не думал, что жизнь его матери сильно изменится, если завтра всех людей, за исключением его и Ардент, унесет ураган, болезнь или война. Однако с Бардом не поспоришь.
— А партию Вилджастрамаратана никто не поет, — сказал он.
— Пф! — Бард запахнул халат и уселся. — Кто же захочет? Да и зачем? Песня Вилджастрамаратана всегда вокруг нас: в щебете птиц, в жалобе коз, в гомоне детей, что играют в свои глупые игры, плачут и смеются. У меня от этой песни болит голова. Дети — еще куда ни шло. Вырастут, достигнут среднелетия, научатся петь Анне или Роббре. Но козы и птицы, и прочие голоса — что с ними поделаешь? Приходится мычать, как Анне, и бормотать, как Роббре, чтобы их заглушить.
Мужчины порой ездили в город: за лекарствами, за углем или на похороны родственников. Уинсам слышала, как отец рассказывал про пластиковый дом, где они ночевали, про «дворец кофе», где стоял телевизор — коробка, наполненная неприятной музыкой, целующимися лунолицыми людьми и смешными футболистами. На поездку ушло два дня. Вернулись усталые и тихие, и Бард злился больше всех, пока не выкупался в реке и не успокоился в объятиях жен и детей.
— Ты никогда не говоришь с Бардом, — сказал Дот.
— Не волнуйся, — усмехнулась Бонне, натирая Ардент маслом. Она проделывала это регулярно, иначе дочь начинала стонать и ворочаться. — Барду хватает с кем поговорить.
Обработав трудные места между сжатыми пальчиками на ногах, она добавила:
— Ему не нужна моя мудрость.
— И он к тебе не обращается. Только когда говорит со всеми сразу. Когда советует, сколько отложить на продукты, и все такое. А напрямую — никогда.
— А что ему со мной говорить? — Бонне размеренными движениями массировала икры Ардент.
— Ну, как с матерью Уинсам. О работе, о детях… Тогда, может, и остальные станут с тобой общаться.
— Ах, мальчик, мальчик, — вздохнула мать. — Я в свое время достаточно наговорилась — и с твоим отцом, и с нашей семьей. Люди меня раздражают. Я работаю, присматриваю за хозяйством — чего же еще? В доме должно быть тихо, чтобы у тебя и Ардент всегда было место, где отдохнуть. А для разговоров можешь пойти к Уинсам или к Тоду. И потом, у тебя скоро среднелетие, будешь в чайный шатер ходить.
— Я не за себя беспокоюсь, а за тебя. Хочется, чтобы Бард был к тебе… помягче, что ли.
— Что, ребята дразнятся?
— Зачем? У меня свои глаза есть.
— Хм-м. Слишком острые глаза. Не пораниться бы.
Жил-был мальчик, который, наверное, никогда не спал. У него был отличный слух, и Троих он узнал задолго до среднелетия. На берегу реки, где журчание воды заглушало голос, мальчик лепил из грязи джипы, напевая «м-м-м-м» как Анне и «бу-дум бу-дум» как Роббре. Но однажды, когда у порога стояла весна и люди предвкушали скорое изобилие, мальчик запрокинул голову и запел, как… Трудно сказать наверняка, но будь у Вилджастрамаратана четыре сестры и пять братьев, они вместе шумели бы, пожалуй, не громче. Голос мальчика рвался ввысь, играя с тучами, и скакал через реку по гребешкам волн. Порой Вилджастрамаратан прерывался, чтобы всхлипнуть или прокашляться, и мальчик использовал эти промежутки, чтобы набрать в легкие воздуха.
Дот и другие ребята сначала смеялись. Потом слушали молча. Звук струился у мальчика изо рта уверенно и сильно, и перед ними раскрывались неизведанные миры шума, игры и непослушания.
Мать мальчика прибежала с криком, ударила его, повалила в грязь. Они смотрели друг на друга с испугом. Дверь дома Барда Джо отворилась, и круг его бороды возник в темноте, словно белый глаз. Бард вышел, и глядя на его походку, дети сбились в кучу.
Мать заслонила собой перепачканного сына.
— Он больше не будет, — сказала она. — Я задам ему хорошую порку.
За напускной злостью в ее голосе скрывался страх.
Бард Джо перевел взгляд с мальчика на женщину. Его лицо было спокойно, если не считать трясущейся бороды.
— Я сам его выпорю.
— Больше не буду петь! — закричал мальчик. — Простите меня, Бард Джо!
— Он не нарочно! — рыдала мать, держа сына за руку.
Бард ухватил его за другую руку. Какое-то время они тянули мальчишку в разные стороны, как тряпичную куклу, а тот мычал и брыкался, пачкая белые одежды Барда. Дот не знал, чего бояться больше. Его мутило. Он стоял тихо, как призрак. Уинсам изо всех сил вцепилась ему в руку.
Бард Джо выиграл: на его стороне была ярость, а на стороне женщины — только страх. Он потащил добычу к себе домой. Мать смотрела вслед, стоя на берегу по колено в мокрой глине и размазывая грязь по щекам. Мальчик бился в истерике, как несмышленый карапуз. Бард захлопнул дверь и принялся его пороть. Дот и другие дети сидели в грязи, слушая бессловесные звуки Бардова гнева, и удары, и крики мальчика. Мать раскачивалась, согнувшись и царапая лицо.
Это тянулось бесконечно. «Он его убьет…» — шептала Уинсам. Наконец Бард вышвырнул мальчика на крыльцо. Женщины слетелись стаей, подхватили его и отнесли домой, но в памяти Дота — да и в памяти остальных детей, хотя они никогда об этом не говорили, — навсегда осталась спина мальчика: взлохмаченная, сочащаяся от шеи до ягодиц, как ободранный персик, с приставшими к ней грязевыми комками, — и когда женщины его подняли, отвалился один комок — то ли грязи, то ли тела.
Этот мальчик и раньше был странным и неразговорчивым, однако после того дня никто не слышал от него ни звука. Даже когда зажила спина, он продолжал выпячивать грудь и отводить плечи, словно раны были свежими.
Дот ходил в любимчиках Барда. Почему — он и сам не знал. Он боялся, что Бард замышляет чудовищную каверзу, хочет одурачить детей, усыпить их бдительность, чтобы грядущая Дотова порка показалась им еще более ужасной. Доту было непонятно, как можно ставить его выше Уинсам, чья мать работала не разгибая спины, а отец при любом удобном случае пересказывал людям мудрое слово Барда. Или выше Фанти, Тода и прочих кузенов, что бегали по двору, словно крошечные Барды.
— Расскажи, как ты впервые встретила отца. Было здорово?
— Ничуть, — рассмеялась Бонне. — Я его на дух не выносила. Он был одним из мальчиков Симпсима. Настырный такой задавака. Я всю их банду ненавидела.
— Зачем же тогда женилась?
