Михаэлис отправился как раз к одному из лучших проповедников ордена, который обитал неподалеку от Санта Мария Ассунта. Падре Эдмон Оже был человек среднего возраста, светловолосый, что необычно контрастировало с темными, лихорадочно поблескивающими глазами. Он не отличался красотой Михаэлиса, но представительность, приятный голос и спокойная, слегка чувственная жестикуляция обеспечивали ему успех среди женской аудитории. Впрочем, завсегдатаями проповедей и были по большей части женщины.
— Как вы вовремя, — сказал падре Оже на своем экспансивном французском. — Вы уже знаете о поражении при Сен-Кэнтене?
— Нет. А что случилось?
— Три дня назад войско французского короля было разбито при Сен-Кэнтене Эммануэлем Филибером Савойским, командиром фламандской армии испанского короля.
Михаэлис, который в последнее время занимался чем угодно, но только не политикой, нерешительно спросил:
— А где это: Сен-Кэнтен?
— Это в Вермандуа, на севере Франции, недалеко от Бельгии. Теперь Филипп Второй напрямую угрожает Парижу. Не исключено, что он решит отомстить за своего отца, Карла Пятого, и положить конец французской монархии.
Как и все иезуиты, падре Михаэлис был лишен патриотизма. И если новость заставила его затрепетать, то только оттого, что он знал о связях Папы с французами. Падение Парижа открыло бы дорогу на Рим имперским войскам, которые герцог Альба уже стягивал под городские стены.
— А войско Франсуа де Гиза? Мне известно, что оно потеснило герцога Альбу. Говорили, что французы чуть ли не взяли Неаполь.
— Солдат герцога Гиза уже отозвали во Францию.
Голос падре Оже помрачнел.
— В опасности не только Париж, но и Рим. Вся политика нашего понтифика разваливается на куски. И виноват во всем Алессандро Фарнезе: это он уговорил Папу связаться с Генрихом Вторым. А Генрих вот-вот потеряет корону.
Михаэлис в смятении рассматривал гондольера, который энергично греб, окуная весла в маслянистую от отбросов и мочи воду. Подумав немного, он сказал:
— Павла Четвертого не смогут низложить. Филипп Второй на это не осмелится.
— О, разумеется. Но Рим может потерять свободу маневра, и это плохо.
Падре Оже вздохнул.
— Во всем этом маразме есть только один момент, положительный для нас.
— И какой же?
— Генрих Второй, который очень благочестив, может расценить свое поражение как Божью кару за терпимое отношение к гугенотам. Кроме того, угроза его трону исходит из Фландрии, страны, более других подверженной влиянию Реформации.
Михаэлис выгнул бровь.
— Мне это соображение кажется немного натянутым.
— Это не так.
Черные глаза падре Оже сузились.
— Если Генрих сохранит королевство, на что я надеюсь, он обязательно найдет виновного в своем поражении. И виновный будет близко. Я уверен, что уже нашлись те, кто нашептывает ему на ухо имя козла отпущения.
— Вы считаете, что это мы, иезуиты, нашептываем?
Отец Оже еле заметно улыбнулся.
— А кто же еще? Если Генрих сохранит трон, ему больше не придется жаловаться, что у него нет инструмента для борьбы с гугенотами. Уже несколько месяцев, как во Франции есть инквизиция. И король располагает…
На этот раз падре Михаэлиса передернуло не на шутку.
— Да что вы такое говорите? Инквизиция во Франции есть уже несколько веков! Глава инквизиции там Матье Ори…
— Но он больше не великий инквизитор! — удивился падре Оже. — Разве вы не знаете? По просьбе Генриха его посол в Риме, Оде де Сельве, испросил у Папы разрешения создать во Франции инквизицию по испанской модели. Разрешение пришло в апреле. Теперь и во Франции имеется истинная Святая палата[9]: ее составляют кардиналы Борбона, Лорены и Шатийона.
Падре Михаэлис почувствовал, как рушатся его надежды. Он раздраженно бросил:
— Никто из этой троицы ничего не достигнет. Французская инквизиция родилась мертвой.
Отец Оже только ухмыльнулся в ответ.
— Да нет, что вы. Вы позабыли об иезуитах. Наше призвание — не командовать, но влиять. Названные мной кардиналы не принадлежат к нашему ордену, но тем не менее находятся у нас в подчинении.
Михаэлис задумчиво помолчал, потом сказал:
— Вы едете во Францию?
— Да, хочу посмотреть, как дела в Париже.
— Я еду с вами.
— Учтите, я еду сразу в столицу. Путь не близкий.
Падре Михаэлис указал на рукопись у себя под мышкой.
— Ничего, у меня есть что почитать.
МОНСТРАДАМУС
Недавно построенные ветви канала Крапонне начали потихоньку оживлять равнину, островки нежной травы вокруг них протянулись до самых холмов. Работы были еще далеки от завершения, и по всей равнине развернулась огромная строительная площадка, по которой двигались фигурки обнаженных по пояс рабочих. Многие пытались распевать, орудуя лопатой и киркой, но солнце стояло в зените, и от жары голоса быстро хрипли, ритм движений нарушался, и голоса смолкали.
Однако зрелище это мало интересовало Симеони и Мишеля. Они тихонько переговаривались, стараясь, чтобы не услышал кучер, молодой парень, которого им откомандировал нотариус Этьен д'Оцье специально для поездки на канал.
Симеони был очень бледен.
— …Жуткое зрелище, уверяю вас. Я сразу раскаялся, что пошел на площадь Мобер, но была такая толчея, что обратно выбраться я не мог. Когда появилась повозка с мадам де Ратиньи, мадам де Лонжюмо и другими гугенотками, толпа начала выкрикивать оскорбления и кричать им «Шлюхи!». Над осужденными-мужчинами издевались гораздо меньше. Того и гляди, толпа могла стащить дам с повозки и разорвать в клочки. Может, для них это было бы и лучше.
Мишель нахмурился.
— Жюмель права. Фанатизм католиков направлен прежде всего на женщин.
— Ну вы же знаете священников… Спектакль, развернувшийся на площади, поражал варварством. И мужчин, и женщин раздели догола, а потом палач щипцами вырвал им языки. Некоторые женщины умоляли о пощаде, но голос кардинала де Лорена заглушил их мольбы. После пытки они стали навеки немыми. Костер, последовавший за пыткой, наверняка стал облегчением: все жертвы были покрыты кровью.
Потрясенный Мишель вздрогнул.
— Пугает то, что католики марают себя подобными преступлениями. Я знаком с королем Генрихом, и он казался мне человеком незлобивым и благородным. Не могу представить его в обличье кровопийцы.
— После поражения при Сен-Кэнтене он сильно изменился. Вы же знаете, что я служил в войске герцога Гиза, когда нас всех отозвали на родину, оставив Южную Италию Филиппу Второму. И все, начиная с герцога и кончая последним из офицеров, были уверены, что мы потерпели поражение из-за терпимости Генриха к гугенотам. В общем, нас покарал Господь.
