Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
– Сенатор опять просит у меня отсрочку по платежам, а я-то подумал, что благородный Меммий и впрямь держит свое слово! – процедил сквозь зубы Стаберий, сердито швырнув письмо в корзину для мусора. – Эти нобили постоянно лгут и не выполняют свои обязательства! Причем сенатор Меммий пишет мне в таком небрежно-снисходительном стиле, словно делает мне одолжение. Чванливый гусь!
– Гай Меммий состоит в родстве с самим Помпеем Великим, поэтому он слегка презирает таких, как ты, – сказал я лишь затем, чтобы позлить Стаберия, который произвел на меня отталкивающее впечатление.
Ростовщик был очень изысканно одет, подражая патрициям, но при этом он был небрит, не причесан, у него были грязные ногти и от него сильно пахло луком и чесноком, как от простолюдина.
– В родстве с Помпеем Великим, говоришь! – злобно прошипел Стаберий, окинув меня холодным взглядом. – Что ж, поглядим, поможет ли благородному Меммию его родство с Помпеем.
Ростовщик отодвинул в сторону кипу векселей, достал из шкатулки письменные принадлежности и стал писать ответное письмо Гаю Меммию. Поскольку Стаберий писал на бумаге, он использовал черную тушь и заостренное гусиное перо. Душа этого тщедушного невзрачного человека, видимо, была одержима одной только алчностью, а деньги были для него чуть ли не объектом поклонения. Своих должников Стаберий, судя по всему, страстно ненавидел, а самых знатных из них он ненавидел сильнее всего. Оттенки этой ненависти так и пробегали по некрасивому лицу ростовщика, покуда он нервно строчил свое послание, кусая свои тонкие губы и хмуря брови.
– Вот, возьми, приятель! – Стаберий скатал письмо в трубку и через стол протянул мне. – Отнеси своему господину.
– Ты забыл скрепить письмо печатью, уважаемый, – вежливо напомнил я.
– Ничего, сойдет и так! – огрызнулся Стаберий. – У меня куда-то задевался перстень с печатью, да и воска сейчас нет под рукой. Бери письмо и проваливай!
Пожав плечами, я взял свиток и удалился из таблинума вместе с помощником Стаберия.
Оказавшись на узкой людной улице, пропахшей серой и киноварью, я приткнулся к стене какого-то каменного трехэтажного дома и, развернув письмо ростовщика, ознакомился с его содержанием.
Неровные каракули Стаберия гласили следующее: «Тит Стаберий приветствует Гая Меммия! Я поражен твоей лживой непоследовательностью, сенатор. Твой долг передо мной так велик, что при первой же цензорской проверке тебя вычеркнут из сенаторского списка. Я понимаю, что ты, благородный Гай Меммий, взираешь на меня как на жалкого червя. Однако хочу напомнить тебе, славный квирит, что в римских кварталах обитает немало шаек, занимающихся кровавым ремеслом. Есть люди, просто убивающие за деньги, и есть люди, выбивающие деньги у должников. Я вот думаю, к кому из них обратиться?»
«Ого! Да это уже форменный наезд под видом завуалированной угрозы, – подумал я, пряча свернутое письмо под туникой у себя на груди. – Похоже, этот Стаберий настроен решительно! Так вот откуда берет начало наш российский рэкет!»
С улицы Красильщиков я направился на Палатин, чтобы забрать из школы младшего сына Гая Меммия. Неплохо изучив Рим в течение первой заброски во времена восстания Спартака, я довольно быстро добрался до Палатинского квартала, миновав по переулкам широкие центральные улицы, забитые народом в эти полуденные часы.
Когда я пришел в школу, где учился Квинт, там еще не закончился последний урок. Присев на скамью в прихожей, я провел в ожидании около получаса. Рядом со мной на других скамьях сидели рабы-воспитатели, старые и молодые, пришедшие за своими юными воспитанниками.
Ученики что-то хором повторяли вслед за учителем, их голоса были хорошо слышны через тонкую стенку. Однако мое внимание привлекли отчаянные вопли какого-то мальчишки, которого явно безжалостно секли розгами или ремнем в каком-то из помещений школы. Я оглядел воспитателей и не увидел у них на лицах ни возмущения, ни малейшего беспокойства, хотя вопли избиваемого ученика вскоре перешли в слезливый рев.
«Ничего себе методы воспитания в древнеримской школе, как в застенке гестапо! – мелькнуло у меня в голове. – Похоже, здешним учителям позволено укреплять дисциплину среди школьников не столько словом, сколько экзекуцией. Интересно, так лупят и сыновей плебеев, и сыновей патрициев или последних все же щадят?»
Наконец урок закончился, и ученики шумной гурьбой выбежали в просторный вестибул, у каждого в руках была сумка со школьными принадлежностями. На шее у всех учеников висела булла, маленький круглый футлярчик на тонкой цепочке, в нем хранился амулет от порчи и сглаза. Римляне были очень суеверны, поэтому такие амулеты-обереги их дети были обязаны носить до совершеннолетия. Когда юноша надевал мужскую тогу, а девушка собиралась замуж, булла снималась с шеи и посвящалась домашним ларам. У детей бедноты буллы были чаще всего из кожи, у детей знати – из серебра или золота.
У Квинта, к примеру, булла была золотая, с выбитыми на ней инициалами владельца и изображением голубя.
Выйдя с Квинтом из школы на улицу, я сразу задал ему обычный вопрос:
– Как успехи?
Квинт вяло махнул рукой и слегка наморщил нос, это означало, что успехи в учебе у него не ахти.
– Хорошо, хоть сегодня меня не угостили розгами, – признался мне Квинт тоном заговорщика. – Я не выучил отрывок из «Илиады» Гомера. Учитель строго-настрого велел мне обязательно выучить его к следующему уроку. Поэтому, Авл, нынче вечером мне будет не до игр.
– Как часто учитель и его помощник наказывают учеников розгами? – поинтересовался я. – И кого бьют чаще: детей плебеев или детей патрициев?
– Вообще-то и дня не проходит, чтобы в школе не били кого-нибудь из учеников, – ответил Квинт, шагая по улице и держась за мою руку. – Знатность или незнатность родителей значения не имеют. Учеников бьют за плохое поведение на уроке, за дерзость, за лень, за невыполненное домашнее задание. За мелкие проступки учитель обычно бьет ученика по рукам тонкой тростью, с которой он никогда не расстается. Дома по синякам на руках отец ученика сразу поймет, что тот сегодня был нерадив в школе. Розгами секут тех учеников, кто грубит учителю или постоянно ленится. За вранье могут и ремнем отхлестать, а это намного больнее.
– Что, и тебе перепадало ремнем от учителя? – спросил я, заглянув Квинту в глаза.
– Было один раз, – кивнул Квинт с печальным вздохом.
– И что сказал на это твой отец? – допытывался я.
– Отец отругал меня и пригрозил еще более суровым наказанием, если я еще раз приду из школы со следами ремня на спине, – неохотно ответил Квинт.
– Неужели учителям всегда сходят с рук любые избиения учеников? – удивился я. – Все учителя – люди безродные, но им позволено сечь розгами и ремнем не только детей плебеев, но и сыновей сенаторов! Как допускается такое?!
Квинт пожал плечами. Было видно, что он не задумывался над этим.
– Так всегда было, – помедлив, сказал Квинт. – Моему отцу тоже крепко доставалось от школьного учителя, он сам признавался мне. И моего брата Публия тоже в школе секли розгами, когда он ругался непристойными словами и рисовал на стенах голых мужчин и женщин, лежащих вместе.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
