Все же он не сдержался. После ужина, когда процессия с факелами двинулась провожать в спальню жениха и невесту, одетую, согласно традиции, с головы до ног в красное, он, заглянув в распахнутые двери, съязвил, что союза столь весомых в политическом плане персон не выдержит не только государство, но даже кровать с такими хрупкими ножками. После чего пустился в бега, частью оберегая челюсть от повторного и отнюдь не желанного соприкосновения с могучей дланью консорта, а частью — движимый мальчишеской страстью обращать высокопарное торжество в неразбериху и суматоху с погоней по крутым лестницам. Возможно также, ему все-таки хотелось во что бы то ни стало сделаться сегодня главным действующим лицом.
В какой-то миг было чрезвычайно важно, чтобы его не поймали. Та самая крохотная победа, с которой, как обещано все и начнется. И не начнется, если какой-нибудь ретивый усач приволочет его за шкирку, как котенка — кошка, и положит к ногам разъяренного Брогау. В характере чувств, питаемых к нему графом, Рэндалл не обманывался. Даже если изначально было иначе, он приложил максимум усилий, чтобы повергать того в бешенство одним своим видом или звуком своего имени.
Подбитые железом сапожки на чуточном каблуке звонко щелкали в пол. Он ухмыльнулся на ходу. Все эти картины в тяжелых рамах, срывающиеся со стен в двух дюймах от головы грозного графа, кинжалы, застревающие в ножнах именно тогда, когда перед Брогау стыл, исходя ароматным паром, сочный бифштекс, свечи, а то и факелы, гаснущие в самый неподходящий момент, проламывающиеся ступеньки, разлитое масло или, как сейчас, неустойчивые ножки кровати. Притяжение мелких досадных случайностей к графу Хендрикье уже сделалось притчей во языцех. Даже находиться рядом с ним стало опасно. Некоторые, однако, оказались способны связать свое суеверие в несколько более логичную форму, и догадались, что опасно не соседство самого Хендрикье, а его минимальная дистанция с королевским семейством.
Рэндалл услыхал какое-то эхо, как показалось, позади и Далеко вверху; замок обладал удивительной и совершенно непредсказуемой акустикой. Грохот падения какой-то тяжести, возможно — мебели, и вплетенный в него нечленораздельный рев. Рэндалл удовлетворенно кивнул головой. Он предупреждал, и не его вина, если кто-то, не желая становиться посмешищем, не приказал немедленно осмотреть брачное ложе, принять меры по его укреплению, а то и вовсе перебазироваться в другие апартаменты.
Он вполне представлял, как мечется сейчас по тесной спальне его могущественный враг, пытаясь вырваться из плена рухнувшего балдахина. Треск драгоценных материй, протестующие вопли Ханны, грохот мебели, на которую он, ослепленный тряпками, непременно натыкается, звон металлической посуды и проклятия, проклятия, проклятия на его собственную венценосную голову. Если повезет, они могут даже раскокать что-нибудь несусветно драгоценное из материнской коллекции стекла. Он поступил совершенно правильно, позаботившись в решающий момент оказаться как можно дальше от эпицентра событий.
Эпицентр событий он нес в самом себе.
Он уже давно и относительно спокойно миновал людские помещения дворца, где никто толком не знал его в лицо, и единственной реальной опасностью было угодить под ноги кому-нибудь, несущему тяжести или кипяток. Кухня готовилась к завтрашнему дню, но у Рэндалла не было ни желания, ни возможностей, ни склонности натуры вникать в суть их еженощных хлопот. Он миновал эти помещения, мимоходом подивившись их обширности и практически беспредельным возможностям, какие предоставляла эта среда тому, кто вздумал бы играть в прятки, будучи здесь своим. Когда-нибудь…
Теперь он шел уже один, судя по впечатлению, уже глубоко под землей, потому что выбирал лестницы, ведущие вниз. Здесь давно не жили и, разумеется, экономили на освещении. Факелы встречались все реже, и Рэндалл шагал вперед, ориентируясь порой лишь на слабый теплый ореол, видимый из-за угла.
На пути не попадались даже крысы. Здесь было слишком холодно для крыс. Они предпочитали гнездиться где-нибудь повыше, поближе к кухне. Общее свойство всех крыс. Шаги гулко отдавались на каменном полу. Настолько гулко, что Рэндалл порой оборачивался, дабы убедиться, что никто не идет за ним следом. Удары сердца выдавали ритм шагов, но оно стучало так громко, что иногда казалось, будто он слушает не свое сердце. Но одна из фамильных черт принадлежала ему неотъемлемо, а может, он просто читал нужные книжки. Рэндалл Баккара был чертовски упрям. Когда оказалось, что впереди ни за каким углом, ни за каким поворотом не маячит ни лучика света, он вернулся, не без труда вырвал последний в цепочке факел из удерживавшей его в нише железной лапы и вновь продолжил путь. Абсолютно одинаковый в обе стороны, временами ветвящийся низкий туннель, выложенный грубым тесаным камнем. Оказываясь на распутье, Рэндалл выбирал правую ветвь. Стены блестели, и когда он приложил к ним ладонь, оказались мокрыми.
Можно подумать, что за его целеустремленностью ничего не стояло, но на самом деле это было не так. Он размышлял, а шаги придавали мыслям размеренность и стройность.
Они хотели вырастить его ничтожеством. В лучшем случае — номинальным королем. Рутгером, как заметила мать, все они были сыты по горло, и теперь, когда в их руки попал столь благодатный материал, намеревались искроить его так, как это их устроит. Его жизнь была похожа на застывший в неподвижности гобелен, на затемненную временем миниатюру, на взгляд с ночной улицы через глазок в обледеневшем стекле, обрамленный изумительной красоты изморозным узором, ибо что может быть прекраснее изморози на стекле? Обязательный набор основных мотивов: король на троне, король за трапезой, король в зале суда. Мотивы, где вместо одного короля можно посадить другого, и никто не заметит подмены. В обязательном наборе к его августейшей фигуре полагаюсь в большом количестве придворные, чиновники, священники, дамы, собаки, кони, дичь, яства и пития, свитки договоров с печатями, чугунные скульптуры львов у камина, чеканная посуда и резная мебель, один лишь фигурный краешек которой, одна изысканная складка драпировки были существенней изображаемого сюжета. Красивый мальчик, красивая фигурка, красивый символ…
Бездеятельный король.
На этом основании они могли оставить ему жизнь. Но поскольку деятельность была сосредоточена в чужих руках, то и решение по столь животрепещущему вопросу тоже будет приниматься Не им.
У него было время, пока Брогау и его мать ограничивались неформальными отношениями. Теперь, когда граф Хендрикье является мужем королевы, он автоматически становится претендентом на престол, буде законный государь подавится костью за обедом. Было, правда, еще несколько отдаленных родственников, имевших при отсутствии наследника из старшей ветви Баккара равно небольшие и равно спорные права. Однако при вмешательстве такой фигуры, как Брогау, решение вопроса перемещалось из сферы права в сферу силы.
Рэндалл слегка замедлил шаги. У него не больше трех лет. Если он достигнет шестнадцати, то может жениться, а если у него будет наследник, меж Брогау и троном замаячит еще одна жизнь. Один несчастный случай — еще туда-сюда, но два подряд — слишком даже для абсолютной монархии. В течение этих трех лет каждую ночь он может ожидать убийц к своей постели, яда — в каждом кубке, ножа в спину от каждого, кого подпустит достаточно близко к ней.
