Гуфье скривил лицо.
— Златокудрый болван, — промолвил он, почесывая щеку. — Породистый щенок, почти самый младший в сворке. Есть еще двое, что идут после него, — те совсем дети. У него рот вялый, — Гуфье провел пальцем по нижней губе. У самого сержанта рот был прямой, с темными, втянутыми внутрь губами. — Женщина будет вертеть им по своей воле.
— Какая женщина?
Гуфье сказал:
— Если мы ничего не предпримем, господин мой, то этой женщиной станет Сибилла Анжуйская, сестра правящего короля…
* * *
Эмерик представил своего младшего брата королевской семье и двору на второй день после прибытия Ги де Лузиньяна в Иерусалим. Устремленные на нового рыцаря со всех сторон взгляды мало смущали Ги: он привык к тому, что его рассматривают, потому что всегда был вторым, третьим, четвертым — после отца и старших братьев. Они знакомили его с сеньорами и их супругами, они приводили его на корабли или в замки, они подводили к нему лошадей и сажали охотничьих птиц ему на рукавицу.
Что означали любопытные взгляды для молодого человека, который всю жизнь донашивал одежду и детский доспех после четверых старших! Сколько раз он слышал: «Видел я — в этом доспехе, с этим мечом, на этом коне — Гуго, Эмерика, Жоффруа, Рауля, — они-то держались получше тебя, они-то были покрепче!» И наличие Пьера и Гийома, которые были еще младше, не было ему утешением: обычно как раз Ги доламывал то, что служило до него старшим братьям, и конь тоже околевал именно под ним, так что для Пьера приобретали уже все новое…
Хотят смотреть, каков из себя брат коннетабля? Пусть смотрят.
Хотят сравнивать его с Эмериком? Да ради Бога!
Ги был чуть выше ростом, чем Эмерик, и не всю еще юношескую хрупкость утратил; голос у него оказался неожиданно низкий, а еще молодой Лузиньян иногда совершал неловкости — такие простодушные и милые, что дамы охотно ему их прощали.
Он держался чуть настороже, но в целом хорошо — с достоинством.
Король ждал, уверенно сидя на троне, руки на коленях, туго обтянутых длинным одеянием. А рядом с королем сидела его старшая сестра Сибилла и тоже пристально смотрела на этого нового Лузиньяна.
Ги остановился перед троном, преклонил колено и дождался сиплого:
— Встаньте, сеньор.
Тогда Ги встал и вдруг содрогнулся всем телом: две пары совершенно одинаковых глаз впились в него одинаково испытующим взором. Красиво очерченные, зеленоватые, с острой точкой зрачка и рассыпанными вокруг нее золотыми и черными искрами — пестрые. Насколько страшен был король, настолько прекрасной показалась Ги его сестра. Сияние священной власти помутило зрение Ги и на время скрыло от него незнакомку, что встретилась ему в Гефсиманском саду.
Сибилла сверкала той особенной, обостренной красотой, какая бывает у юных девушек за мгновение до того, как их настигнет любовь. Даже влюбившись и получив от избранника ответ, они уже не столь прекрасны. Лишь этот краткий миг режет душу, точно обладает тончайшим краем, способным рассечь в воздухе невесомый шелк, и любое, самое бережное, самое нежное и освященное воплощение окажется слишком грубым, слишком материальным для стремительного мгновения.
Как и рассчитывал Эмерик, бледная кожа предала Ги — он залился краской, а слезы брызнули у него сами собой, и он закрыл лицо руками.
Король холодно наблюдал за ним. Сибилла чуть шевельнулась, метнула взгляд на коннетабля, затем вернулась к Ги. За это время он успел вытереть лицо и избавиться от жгучего румянца.
— Я вижу, вы будете верно служить нам, — проговорил король.
Ги сказал просто:
— Да.
Король чуть повернул голову, рассматривая сестру: его поразили перемены, с нею происходившие. Исчезла впадина под скулой, тени ушли из-под век, брови приподнялись и чуть изогнулись на гладком лбу — как будто удивляясь и радуясь новшеству. К сестре стремительно возвращалась ее юность, скомканная было неудачным замужеством и ранним вдовством.
Где-то в глубине цитадели рос рожденный Сибиллой мальчик. В жизни Сибиллы выдавались дни, когда она ни разу не вспоминала о сыне, и после, погребенная под валом раскаяния и печали, корила себя за отсутствие материнских чувств, и невыносимая жалость заставляла ее глубоко царапать ногтями свечи, пока она несла их в подземный храм, к Богородице со скорбными глазами.
— Что скажешь? — спросил король у своей смерти, которую никто из собравшихся в зале не видел.
— По-моему, твоя сестра нашла свою любовь, — ответила смерть Болдуина. — Удивляюсь, почему ты этого не видишь.
— Я вижу, — возразил король и замолчал сердито, жестом отпуская нового рыцаря, представленного ко двору.
* * *
Поздно ночью, когда просыпаются все страхи и бродят самые сокровенные мечты, Эмерик разговаривал со своим братом о короле.
Ги слушал жадно — как будто речь велась о любимой женщине, и каждая похвала в адрес Болдуина находила самый нежный, самый теплый прием в его сердце.
— А ты что скажешь? — спросил наконец Эмерик. Он уже понял, что от Ги можно ожидать самых неожиданных мыслей.
Ги подумал немного и сказал:
— Король подобен Королевству… Помнишь, мы видели — сад, Храм… Торговцы, дети, животные, мясо жарится на углях, у фонтана болтают женщины, а во дворе Храма ругаются между собой монахи… Но ведь так было и во времена Христа. Кто потребует от людей, чтобы они вечно ходили на цыпочках, с опущенными глазами?
Он помолчал.
— И та женщина в саду… Ты ведь знал, что она придет?
Эмерик неопределенно пожал плечами.
Ги добавил:
— Но и это — неважно.
— Что же важно? — удивился Эмерик. Он едва не вскрикнул от разочарования: ему требовался Ги Безоглядно Влюбленный, Ги — Рыцарь Сибиллы, Ги, перед которым Сибилла не сможет устоять…
— Предельная святость, — сказал Ги, — сплавлена здесь с самым обыденным. Это тяжело для обычного человека, а в короле это соединено плотски, в его крови. Потому что плоть смертного человека не в состоянии выносить в себе одной единство несоединимого…
— Но Сибилла, — начал Эмерик осторожно, — ведь она…
— Сибилла — женщина, — сказал Ги. — Тот, кто посмеет жениться на ней, должен будет принять на себя Королевство со всей его святостью, со всей его греховностью, с его разрушительной священной мощью.
— Тебе понравилась Сибилла? — не выдержал Эмерик.
Ги помолчал, поулыбался про себя.
Потом сказал:
— Да.
И еще спросил:
— На что ты рассчитываешь, брат?
Эмерик подсел поближе и заговорил, стараясь сделать так, чтобы голос его звучал спокойно:
— Для начала, я рассчитываю на чудо…
