Книга Большой куш - Владимир Лорченков

– Здоро́во, Микки, здоро́во, сынок! – говорит бодрячок Снуппи и присаживается на табуретку рядом с кроватью.

– Аова упи аова уыще, – говорит Микки и похлопывает по кровати, присаживайся, мол.

– Рад, что ты меня узнал. Я не один, со мной Кроха Енот.

– А поал, – говорит Микки.

В смысле он понял. Мы со Снуппи понимающе переглядываемся, и я присаживаюсь в углу палаты. А здесь ничего. Забавно, что у Микки из окна виден парк. Совсем как из моего дома. Только у парня небольшая проблема – он не может этого видеть. Ведь на лице Микки сплошная повязка. Врач сказал нам со Снуппи, когда мы перекладывали в коридоре бананы и апельсины из кулька в подарочную сумку, что повязку с Микки снимут года через полтора-два. Если повезет. Но даже и тогда парень не будет видеть. Глаза выгрыз пес. Понимаете, ребята? Конечно, доктор. Бедный парень. Да, это ужасно. Доктор пошел дальше, ущипнув медсестру, развозившую по палатам кашку и прочее жидкое дерьмо, которое им вливают по трубкам прямо в пищевод, а мы постучали в дверь палаты Микки. Тук-тук, это я, твой старый добрый друг. Открывай, Микки. И Микки открыл. Вернее, промычал из-за двери:

– Аыта!

– В смысле, открыто.

Снуппи, вздохнув глубоко, толкает дверь.

– Здоро́во, Микки, здоро́во, сынок! – бодро говорит он, ну, а дальше вы уже знаете.

Я раздвигаю по просьбе Микки шторы. Микки объясняет нам – постепенно мы начинаем различать слова в его мычании, – что он не видит даже света. Держись, старина, говорит Снуппи и нежно гладит парня по руке. Мне становится до слез жаль его. Тем более что я и правда не рассчитывал, что все закончится так удачно. Получается, я сорвал бинго. Это так клево и так ужасно в то же время! Я смахиваю слезу и вижу, что Снуппи глядит на меня с уважением.

– Мне бы не хотелось, чтобы мы оставались врагами, Микки, – мягко говорю я. – Давай помиримся. Что нам делить. Я хочу, чтобы мы были славными парнями, которые на выходные могут вместе даже пива попить и поиграть в дартс… упс, города, там, ну, или во что ребята в барах играют.

– Конечно, – говорит, помолчав, Микки, ну, вы же понимаете, что он говорит «оена», просто я перевожу это на русский. – Конечно, Енот. Я о многом думал эти два дня.

– И что ты надумал, Микки? – спрашиваю я, укрыв его ноги одеялом.

– Я вел себя скверно, – говорит он спокойно, – и хотел бы извиниться перед тобой.

– Брось, – неуклюже пытаюсь утешить парня я, – ты никогда не был плохим. Подумаешь, пару раз поцапались из-за какой-то девчонки.

– Белоснежка, – говорит он спокойно, и это спокойствие начинает пугать, – не была у меня ни разу.

– Она жутко занята, – врет Снуппи, – просто страх как занята. Народу сейчас, сам понимаешь. Сезон. Ребятишки так и прыгают вокруг твоей площадки, все спрашивают, где Микки, где Микки.

– А что, мой костюм никому еще не отдали? – спрашивает Микки.

– Пока не нашли кому, – говорю я.

– Ты бы справился, – говорит он. – Уверен.

– Даже если мне предложат, я не соглашусь. Только не теперь, – говорю я, и говорю совершенно искренне.

– Спасибо, – отвечает он.

В палату заглядывает та самая медсестра, и мы со Снуппи снова переглядываемся.

– Кашки не хотите? – спрашивает задастая курва в халате. – Точно не хотите? Ну как хотите.

– Я не хочу есть, – говорит Микки. – Да и жить, собственно, тоже.

Он сидит очень прямо, и на голове у него большущий белый ком. В общем, это и есть его голова.

– Возьми себя в руки, – призываю я его.

– Точно, – поддерживает меня Снуппи, – жизнь продолжается, какая она ни есть. Так ведь?

– Выпить есть? – спрашивает Микки, и мы ошарашены.

– Ты же не пьешь, – удивленно говорит Снуппи.

– Ну и что? Я всю жизнь мечтал отличиться и рвал задницу ради чего-то, – горько говорит Микки, – а сейчас хочу побыть плохим. Давайте, разливайте, черти. Я знаю, что у вас есть. У вас всегда есть.

– Ну… – осторожно говорю я.

– Антилопа-гну, – дразнит Микки привычку нашего директора все время дразнить и хихикает.

Снуппи кивает. Я вытаскиваю из куртки пузырек водки – хорошей, холодной еще, – и мы по очереди пьем из бутылки. Без воды, без еды. Даже не залпом. Тянем ее как воду. Микки ни черта не видит, поэтому я придерживаю ему голову, а Снуппи приставляет к дыре, откуда чувствуется дыхание, горлышко. Через пятнадцать минут я выхожу за второй. Через полчаса-час мы уже сильно навеселе.

– Не все потеряно, сынок, – откровенничает Снуппи. – Ты еще можешь вернуться в парк.

– Кем? – весело спрашивает Микки. – Микки-Маусом Ветераном Западного Фронта?

– Ну, Маской, там, или Зорро, – объясняет Снуппи.

– Железной Маской, – встреваю я. – Или вот, о, да! Мумией! Будешь забинтованный с ног до головы чувак!

– Да, ребята, – соглашается Микки, – но вы забываете об одном важном моменте.

– Каком это? – выдыхает после глотка водки Снуппи и передает бутылку мне.

– Всем этим парням все равно нужно хоть что-то видеть. Или ты, Снуппи, предлагаешь положить меня, как мумию, в гроб? Так это для музея покатит, а не для парка аттракционов, чувак. Мы же должны двигаться, двигаться!

– Да, об этом я как-то не подумал, – смущается Снуппи, и я по просьбе Микки задергиваю шторы.

– Слушай, какая тебе разница, – не выдерживаю я, – ты же даже света не видишь.

– Понимаешь, – объясняет Микки, – так я чувствую, что хоть как-то влияю на ситуацию.

– Все будет хорошо, – обещает Снуппи и кладет ноги на кровать.

– Объясни мне, почему он тебя никак не уволит? – вдруг резко меняет тему Микки.

– Меня? – хором спрашиваем мы со Снуппи.

– Нет, не тебя, Крошка Енот. Тебя, Снуппи. Не обижайся, но ты ж полный неликвид. Прям как я сейчас. Только если у меня, ха-ха, уважительная причина, то у тебя-то ее нет. Как персонаж ты никакой, старичок. Ты же сам знаешь…

– Знаю, – соглашается Снуппи, – но директор меня терпит.

– Почему? – поворачивает к нему свое большое осиное гнездо вместо головы Микки, и мне чудится, что у него жадное выражение лица, хотя это все чушь, у него лица нет. – Почему он тебя не уволит, Снуппи?

– Мы повязаны общей и страшной тайной… – спокойно говорит Снуппи, торжественно подняв правую руку.