– Я проявила преступное легкомыслие. Пустила в свой дом постороннего ребенка, не узнав ничего о его рождении, о его прошлом. Быть может, это сын алкоголиков. У него нарушена психика. Я давно замечала, прочитала даже специальную литературу. Ты видел его рисунки? Это что-то болезненное...
– Бог с тобой, дорогая, все мальчики рисуют войну, оружие...
– Он рисует смерть. Черный и красный карандаши сточены до огрызков. А голубой и желтый он не использует вообще. Теперь вот эти истории... Ах, как я была глупа, что оставляла их с Лилечкой наедине! Кто знает, какое зло он мог ей причинить? Или уже причинил? Я слышала, в этих детских домах происходят ужасные вещи, он, может быть, испорчен, развращен... Завтра я поведу девочку к врачу. И этому ребенку тоже нужно пройти обследование у психиатра. Может, он нуждается в клиническом лечении. В общем, будем решать, что с ним делать.
– С нами.
– А?
– Я хочу сказать, нужно решить, что делать с нами. Тамара, я предлагаю развод. Квартира останется тебе... Мы с Витей уедем.
Они сидели на кухне, медленно стыл в чашках янтарный чай, дымилась в пепельнице сигарета. Какая у них была уютная кухня – вся беленькая, а занавески красные в белый горошек, и скатерть такая же! И вот теперь именно здесь, на этой кухне, рушится семья, ломается жизнь...
– И ты готов на такое ради мальчишки? Бросить меня и Лилю? Уехать невесть куда, все оставить?
– Он мой сын.
– Скажи, а ты думал об этом тогда, когда бросил меня с Витенькой на руках? Когда ушел к Вальке своей, оторве?
– Молодой был, дурак, не понимал. Сейчас понял.
– Ну а я сейчас не понимаю!
И долго, долго еще сидели они молча, тишину нарушал только шум дождя за окном да тиканье часов. Ничего уже не будет как прежде, все знакомое, привычное, теплое рухнет в одночасье. Все изменится, все забудется, и только через много лет, встав ночью попить воды, остановишься на пороге темной кухни, зажмуришься от внезапной горечи. Так же дождь идет, так же тикают часы, а жизнь-то уже прошла...
Тамара Павловна отказалась от алиментов. Думала она тогда о собственной гордости, не о дочери. А вышло так, что и достоинство соблюла, и Лиля в обиде не осталась. Виктор, судя по всему, неплохо пристроился на новом месте, сразу начал посылать деньги, и очень кстати. После отъезда мужа Тамаре пришлось перейти в другой ресторан, классом пониже. В «Лире» новый директор сел, свою повариху пристроил.
Писем муж не писал, о младшем Викторе ничего не было слышно. Личная жизнь у Тамары Павловны не сложилась, остерегалась теперь красавица мужиков. Решила посвятить себя воспитанию дочери, но как-то так получилось, что посвятила – работе. А потом времена стали меняться, пошли сокращения, начались трудности. Лилька учится плохо, ползет на троечках, а помочь ей Тамара не может, всю школьную премудрость перезабыла. Быть может, чтобы удержаться на плаву, попробует она открыть свой бизнес – кооперативное кафе, к примеру. Но тогда вообще не до девчонки станет. Тут еще и мать пишет – болеет, трудно ей одной. Пришла счастливая мысль отправить девочку к бабушке. На время, конечно. А время долгим оказалось...
Глава 6
Утро началось с дождя. Небо было сплошь серым, ни капли синевы, ни одного просвета не виднелось на горизонте. Лиля любила дождь, любила работать под его тихую песенку, любила гулять в непогоду. У них с Егором были одинаковые желтые дождевички, и резиновые сапожки, и яркие зонтики. А на улице все такие хмурые, спешат, поднимают воротники... Экая беда – немного воды с неба! А они вот знай себе шлепают по лужам и поют свою любимую песенку из старого мультфильма:
Небо тучей хмурится, хмурится, хмурится,
Скоро грянет гром, скоро грянет гром.
Дождь пойдет по улице, улице, улице
С жестяным ведром, с жестяным ведром.
Застучат по донышку, донышку, донышку
Капельки воды, капельки воды,
Тоненькие горлышки, горлышки, горлышки
Вытянут цветы, вытянут цветы...
Такая это была чудесная песенка, словно придуманная самим дождем! Егорушка очень старательно пел, нежно выводил: «го-орлышки»...
У кота под лесенкой, лесенкой, лесенкой
Загорится свет, загорится свет.
Жаль, у нашей песенки, песенки, песенки
Продолженья нет, продолженья нет...
Этого кота всегда было невыносимо жалко! Лиля представляла, как он, умилительный, мультяшный, сидит в полутьме, подперши щеку лапкой, и смотрит на огонек свечи, а мордочка у него грустная и смешная. «Лесенка» – это, должно быть, крылечко деревенское, в щелочках все, в пазах, сквозь них падают редкие дождевые капельки, прямо коту на нос. Егор тоже огорчался, что «продолженья нет», и приходилось заводить песенку заново. Они всю дорогу до остановки пели, и в троллейбусе тоже! Тихонько, конечно. Но на них все равно обращали внимание – доброжелательное и не очень. Лиле даже казалось, что некоторые люди им чуточку завидуют...
Над вокзалом висел угарный запах угля и железа, еще больше усилившийся от влажности. Воздух был густым и плотным и казался каким-то войлочным. Поезд, естественно, опаздывал. Они с Егором рассмотрели все безделушки в киосках, купили модный журнал, приобрели зачем-то ядовито-розовое чудище-юдище на веревочке. Если за нее дернуть, косматый монстр отзывается пронзительным «бздынннь». Что этот звук означает, выяснить не удалось, как и породу монстра, но Егор был от него в полном восторге, и Лиля смирилась. Ксилофон у нас уже есть, барабан имеется, семь бед – один ответ...
– Пойдем, маленький, на платформу. Скоро поезд придет, посмотрим, как он приезжает. Поезд, ту-ту-у-у!
Егор одобрительно заворковал, розовый монстр сказал свое веское слово, и они пошли. Лиля покривила душой – поезд пока не объявляли, но шататься дальше у ларьков было бы просто разорительно!
Платформа пустовала, встречающие попрятались под крышей вокзала. Вокзал гудел, тяжко дышал и шевелился, как огромный усталый зверь. А еще он вздыхал. Лиля встала у какого-то столба, прижала к себе Егорку и принялась в доступных выражениях описывать ему окружающий пейзаж.
– Это рельсы. Поезд придет по ним, как на твоей игрушечной железной дороге. А вон часы, видишь, зелененьким светят. А вон мост. Скажи: «Мост»! Правильно, хорошо. А вон ходит ворона. Видишь ворону? Как она каркает?
– Ворона – кар-кар! – объявил Егор, а Лиля вздрогнула. Заглядевшись на ворону, очень бойкую и деловитую, она не заметила, что рядом кое-кто появился.
Это была цыганка. Вообще на вокзале их водилось великое множество. Тут вещевой рынок рядом, знаменитая дешевизной и веселой толчеей вокзальная «блошка»! На рынке цыганки торгуют тюлем, мужскими трико и копеечными свитерками, на вокзале так, подвизаются. Они всегда ходят стайками – пестро наряженные, шумные, странно сочетающие в себе нахрапистость и смирение. Лиля, насмотревшаяся по телевизору «страшных» передач о цыганском гипнозе, привычно сторонилась их говорливого общества. И вот тебе – совсем молодая смугляночка стоит и смотрит на Лилю, слегка прищурившись. К ее тафтяной юбке переливчато-павлиньей расцветки жмется цыганенок, по виду – Егорке ровесник. Очень хорошенький мальчуган, успела заметить Лиля. Черты лица такие правильные, глаза живые, сообразительные. Одет он словно для праздника 1 сентября – в отутюженные черные брючки и белоснежную рубашку, блестят остроносые штиблеты. А цыганочка-то, батюшки, босиком! Топчется узкими ступнями в луже. Бр-р-р!
