— Макс, подумай, может, я могу что-нибудь сделать? Помочь тебе чем-то?
В ее глазах столько невысказанных чувств, что я не знаю, куда спрятаться от смущения. Но не поручать же ей спасение человечества.
— Нет, спасибо, не думаю, — по-моему я, наконец, научилась быть вежливой.
Позади Клык переминается с ноги на ногу, и я спиной чувствую, как неуютно ему стоять на всеобщем обозрении на открытом нескромным взорам дворе. Он вообще все утро был какой-то странный. С чего бы это? Его что, моя «декоративная» рука смущает? Или мои бредовые признания покоя не дают? Так или иначе — ежу понятно, ему не терпится отчалить. И мне, в какой-то степени, тоже.
Но только в какой-то степени.
А потом, конечно, на прощание были объятия. Почему это люди шагу ступить не могут без того, чтобы кого-нибудь не стиснуть? К тому же одной правой рукой не слишком наобнимаешься. Левая, хоть и поднимается, но от локтя вниз — совсем мертвая. Ужасно неудобно.
Доктор Мартинез делает шаг навстречу Клыку. Руки развела в стороны — вот-вот и его обнимет. Но с первого взгляда понимает, это лишнее. Останавливается, тепло ему улыбается и протягивает пожать руку. Клык с благодарностью оценил ее понятливость, мне это ясно видно.
— Я так рада, так рада, что мы познакомились. — У нее такой голос, что я начинаю подозревать, что она сейчас не выдержит и все-таки кинется к нему обниматься. Он замер. Стоит прямой и неподвижный, как жердь. И молчит.
— Пожалуйста, береги Макс. Позаботься о ней.
Он кивает, но губы съезжают в кривой усмешке. Он, видно, не сильно понимает, как можно обо мне позаботиться, а самому при этом уцелеть и не пасть смертью храбрых от моей недрогнувшей руки. Чувствую, что ему еще приспичит развернуть обсуждения на эту тему.
— Пока, — прощается он с доктором Мартинез и с Эллой в своей обычной мелодраматической и суперэмоциональной манере.
Разбегается по двору и уже на опушке леса легко взмывает в небо. Они только ахнули, глядя на четырнадцатифутовый размах его крыльев, иссиня-черных, сверкающих в лучах солнца.
На прощание я в последний раз улыбаюсь Элле и ее маме. Мне грустно. Но, несмотря на мою изувеченную руку, совсем не так грустно, как было в прошлый раз.
Я нашла их. Вернулась. А значит, вернусь опять. Теперь я уверена, что вернусь. Когда закончится наша эпопея.
Если только она когда-нибудь закончится.
33
Лететь — это так же прекрасно, как жить. Точнее, лететь — это и есть жить. И всего-то я пару-тройку дней провела на земле, но после перерыва это чувство у меня и острее, и ярче. Мы с Клыком молчим минут, наверное, сорок, уверенно и споро направляясь туда, где остались наши. Мне беспокойно, и я начинаю думать, что, может быть, стоит завести мобильники. Идея, конечно, безумная, но в экстренных случаях, типа этого, возможно, и не такая уж дурацкая.
Наконец, я не выдерживаю:
— Что с тобой происходит?
Клык как будто ждал моего вопроса. Поднявшись на несколько футов выше, пристраивается прямо надо мной и держит ровную скорость. Самый верный способ на лету передать что-то из рук в руки. Протягиваю ему вверх руку, он наклоняется и вкладывает мне в ладонь маленький бумажный квадратик.
Пока я его рассматриваю, Клык снова перестраивается и мы опять летим крыло к крылу.
Я ее сразу узнала. Это фотография маленького Газмана, найденная нами миллион лет назад в облюбованном наркоманами заброшенном доме. Она осталась спрятанной у меня в рюкзаке. А рюкзак мы оставили в каньоне со стаей.
— Зачем ты ее с собой взял?
— Я ее не брал. — Голос у него, как всегда, спокоен. Но я вижу, как он напряжен. — Я ее нашел.
— Что? — Чепуха какая-то. Ничего не понимаю. — Нашел где?
— Среди книг доктора Мартинез, у нее дома, в ее кабинете. — Он внимательно на меня смотрит. — Между книг о птицах и о… теории рекомбинирования ДНК.
34
Если бы информация обладала физической силой, голову мне разнесло бы в клочки. И на парковке далеко под нами не осталось бы ни одной тачки, не заляпанной моими растекшимися мозгами.
Короче, поскольку голова у меня осталась цела, скажу просто: меня поразило как громом. Эффект не слишком легко достижимый. Челюсть отвалилась, и закрывать ее пришлось с усилием здоровой правой рукой.
Не случайно я в стае командир. Я имею в виду, что я старше всех, всех сильнее, всех быстрее и целеустремленнее. Я хочу быть командиром. Я готова принимать решения. И теперь, со своей всегдашней проницательностью, я сложила два и два и пришла к единственно возможному, целящему в самую суть дела вопросу:
— Чего-о-о?
— Я нашел фотографию в кабинете доктора Мартинез, — снова начинает Клык, но я тут же замахала на него рукой, чтоб он заткнулся.
— Ты что, ее кабинет обыскивал?
Мне самой ни за что не пришло бы это в голову. Ни в первый раз, ни теперь.
Лицо у Клыка абсолютно непроницаемо:
— Мне нужны были скрепки.
— Получается, что у нее есть книги по генетике и генетическим экспериментам?
— И про птиц.
— Но она ветеринар.
— Кто спорит-то, конечно ветеринар. Но анатомия птиц, плюс теории рекомбинантной ДНК, плюс фотография Газмана…
— Ни хрена себе. Подожди, у меня мозги заклинило. — Растираю себе лоб правой рукой.
Макс, перед тобой разложены фрагменты общей большой картины. Тебе остается только собрать ее воедино.
Ты уже догадался, проницательный читатель, что мой внутренний Голос не может избежать такого удобного случая и не дать мне очередной полезный совет. Как только не стыдно пичкать меня такой бездарной чухней! Этакую галиматью любая уличная цыганка-гадалка наплетет.
— Что ты говоришь! Всего-навсего собрать их воедино? Отлично! Премного благодарна за твои указания. А раньше ты мне этого сказать не мог? Ты…
Вдруг понимаю, что препираюсь с ним вслух и замолкаю.
Не знаю, что и думать. И Клык — единственное живое существо на свете, кому я могу в этом признаться. Для всех остальных в стае я обязательно придумала бы что-нибудь для отвода глаз.
С сомнением качаю головой:
— Не знаю, что тут за фокус. Знаю, что она помогла мне. Теперь уже дважды.
Он молчит. Что, как всегда, меня страшно раздражает.
Мы практически уже на месте. Вот каньон, в котором мы оставили стаю. Сканирую каждый камень, каждый уступ. Нигде никаких следов дыма от их костра. Молодцы. Хоть на сей раз сидят тихо. Хоть на сей раз…
Мы с Клыком приземлились в каньоне. Но нам уже все понятно. Мы поняли все еще с высоты двухсот футов. Ворошить пепел или разыскивать следы бесполезно. Хотя мы, конечно, и ворошим, и разыскиваем.
