Стэн заговорщически наклонился ко мне:
— Ненавижу спорт. Истинная правда. Теперь никто не получает подлинного образования. Повсюду только сборища, чтобы подбодрить команду. Вот что я вам скажу: мне так и хочется подложить динамит под этот физкультурный зал.
Я посмотрел на него. На стол с баночкой мятных леденцов.
— Мы — питомник на потребу национальных лиг. Вот во что превратилась школа.
Я слегка повысил голос:
— Стэн!
Он посмотрел на меня, держа в руке карточку с расписанием Кайла. Я прокашлялся.
— Черил… Она хорошо учится?
— Более чем. Только высшие оценки. — Стэн снова пошарил по картотеке. — Ага, вот ее расписание: биология, английский, математика. Она вам нужна?
— Нет… я просто поинтересовался. — Но Стэн все равно вручил мне карточку. Я прочел ее. — Не похоже на выбор лидера болельщиков.
— В подобной школе приспосабливаются к тому, что требуется.
— Мне это как-то не приходило в голову. — Я помолчал. — Стэн, вы не знаете, как давно они вместе?
— С этого семестра, по-моему. Черил начала помогать Кайлу с английским. — Стэн снова наклонился ко мне. — Отчего такой интерес к ней?
— Просто надеюсь, что она оправится — эмоционально.
— А-а! Не думаю, что вам стоит тревожиться. Черил уже доказала свою стойкость.
— Каким образом?
— Она могла бы сохранить этого ребенка и обеспечить себя на всю жизнь, если Кайл сделает карьеру, но не думаю, что в ее планы входит оставаться здесь или с ним. Ее будущее где-то в другом месте. Она ищет подходящий колледж в других штатах.
Я сказал, изменив тон:
— Во всяком случае, хоть кто-то из них выбирается отсюда.
— Если мы сумеем спасти хотя бы одного, значит, наша работа не совсем лишена смысла.
На этом разговор, по сути, завершился. Из приемной донесся крик.
— Черт побери! — Лицо Стэна утратило безмятежность. Он вскочил на ноги и почти втолкнул меня в обитель секретарш.
Жутко одетая женщина — широкий свитер с капюшоном, тартановая юбка и молочно-голубые сапожки — была вся покрыта нажеванными бумажными шариками. Она что-то размножала на мимеографе.
— Это Джонс, — сказала одна из секретарш, указывая на парня в майке «Лед Зеппелин».
Стэн крикнул:
— Ко мне в кабинет, Джонс, сию же минуту!
В ответ ребята устроили кошачий концерт.
Стэн повернулся на каблуках.
— Останутся после уроков — Джонс, Картер, Нейлсон, Фарбер. Запишите, мисс Адамс. — И, не взглянув на меня, он добавил: — Вызовите Кайла Джонсона в учительскую.
Я шел по длинному школьному коридору и вспоминал, как Стэн однажды сорвался на вечере сбора средств для мэра. Прежде чем жена уволокла его, он признался мне, что чувствует, будто застрял в какой-то петле времени, что он стареет, а дети, с которыми он сталкивается каждый день, не меняются. И назвал какого-то персонажа греческой мифологии, о котором я никогда не слышал, тоже обреченного на такую судьбу.
Я ждал в учительской. Там не было ничего, что делало бы это помещение именно учительской. Просто комната, какую найдешь в любой конторе, с торговыми автоматами и непременным кофейником — подателем наркотика для людей нашего, близкого к пожилому, возраста, наркотика, который поднимает нас из постели и поддерживает на протяжении всего дня.
Вошел Кайл. Он как-то съежился.
— Садись-ка! — Мне не было известно, знает ли он, что Черил сделала аборт, и я ждал, что он скажет.
Время от времени снаружи слышались шаги, но чаще там было тихо. Издалека доносились звуки репетирующего оркестра. Начались уроки.
Кайл сел и долго не поднимал на меня глаз.
Когда он заговорил, голос у него дрожал:
— Вы помните казни египетские и ту, последнюю, казнь, которая убила первенцев проклятых? Вот что я чувствую. Как говорила моя мать, так и случилось.
Мне чуть полегчало. Он хотя бы не знал, что Черил решилась на аборт.
— Так бывает, Кайл. Женщины то и дело теряют детей таким образом… С моей женой произошло то же. Выкидыши — закон природы. Они случаются.
Кайл посмотрел на меня, но продолжал свой собственный внутренний разговор. Он снова уставился на стол перед собой, на свои большие руки, положенные одна на другую. Руки эти стоили что-то около миллиона долларов или будут стоить через несколько лет. Губы парня двигались, будто он говорил сам с собой. Кайл выглядел совсем потерянным; его глаза медленно открывались и закрывались — признак шока, отказа верить в случившееся, потерянности.
Он прошептал:
— Я не могу больше. Не могу.
— Нет, ты можешь.
— Мы не можем избежать Божьего суда, никто не может… — Он испустил долгий глубокий вздох. — Я ее ненавижу…
— Не думай так, Кайл, не надо. Не отталкивай Черил. Ты ей нужен.
— Ей никто не нужен! — И тут я понял по выражению его глаз, что ему все известно. Просто он еще не в силах осознать это.
Кто-то прошел по коридору. Шаги резонировали в холодной пустоте. Я выждал, пока они не затихли. Кайл снова заговорил:
— Я плохой человек, — и, хотя это было сказано просто, я понял, что ничто уже не будет, как прежде. — Думаю, я ей даже не нравлюсь… — Эти слова меня напугали. — Ничто теперь ничего не значит.
Я сказал:
— По-моему, ты просто начинаешь понимать то, что все мы в конце концов понимаем. На самом деле ничто никогда ничего по-настоящему не значит. В тот день, когда ты это осознаешь, ты становишься взрослым. Но это вовсе не значит, что мы опускаем руки, — мы идем дальше.
Кайл меня не слушал, просто держал руку так, словно повредил ее броском мяча. Согнув ее в локте, он вздрогнул.
— Кайл, — сказал я.
Его глаза смотрели мимо.
— Я не собираюсь лгать тебе. Речь теперь идет не только о твоей жизни. И уже довольно давно. Есть люди, которые ради тебя подставили себя под удар. Надеюсь, ты это понимаешь. Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили, — как ты будешь зарабатывать большие деньги и спасать людей? Вот на чем ты должен сосредоточиться. Ты меня слышишь?
Он встретил мой взгляд. Стол пошатывался. Кайл зашептал:
— Знаете, что делает мой отец, когда мы выигрываем, что он делал не один год? В субботу утром он сидит и ждет — ждет, что уложит мою руку на стол. — При этих словах глаза Кайла стали огромными. — Он говорит: «Я жду того дня, когда мальчишка станет таким мужчиной, как я». Он говорит это моей матери. И знаете что? Я уже давно сам позволяю ему брать верх. Но не знаю, долго ли еще смогу терпеть. — Его голос надломился.
