Итак, я попробовал его открыть. Чтобы определить комбинацию цифр, я стал набирать день рождения каждого члена нашей семьи и каждый номер службы социального обеспечения. Я набирал дату вступления Эзры в адвокатуру и женитьбы на моей матери. Перепробовал телефонные номера, затем вернул все назад. Полчаса прошли впустую, и тогда я накинулся на сейф с кулаками. Я колотил его изо всех сил. Поранил кожу на руках. Сейф походил на своего хозяина – скрытный, молчаливый и небьющийся.
Наконец я отступил от твердого металла, поставил половицы обратно на место и поправил ковер. Оглядел это место критически. Выступ под ковром уменьшился, но все равно был заметным. Я наступил на него. Раздался скрип.
Я спустился вниз в кладовку за инструментами. На верхней полке нашел столярный молоток и гвозди, на которых мы имели обыкновение развешивать картины и дипломы. Гвозди оказались слишком маленькими для такого случая, но на дальнем краю полки я отыскал полкоробки больших гвоздей по десять центов – крупных, тяжелых, наподобие тех, что использовались для заколачивания крышки гроба. Я захватил горсть. Поднявшись наверх, я вбил четыре из них в неприкрепленные части половицы, по два в каждую. Удары молотка были достаточно громкими, я прошелся им несколько раз по половицам, оставляя царапины, когда не попадал по гвоздю. Два гвоздя вошли ровно, а два согнулись. Пришлось их выравнивать. Когда я положил ковер на место, никакого возвышения уже не было. Я наступил на половицы. Тишина.
Положив молоток и оставшиеся гвозди на верхнюю полку книжного шкафа Эзры, я устало опустился на кушетку. Она была глубокой. «Спи один, трахайся вдвоем», – однажды сказал Эзра, и мне эта шутка показалась забавной. Сейчас кушетка была твердой и холодной. Уже сидя в автомобиле, я вытер лицо рукавом рубашки. Я выдохся, у меня дрожали руки, видимо, от похмелья. Странно, что я еще не развалился. Я включил кондиционер в положение «Обдув» и подставил лоб под плотный поток воздуха. Сделал вдох и выдох, потом выпрямился. Необходимо было что-то предпринять. Я завел двигатель и поехал по трассе.
Пришло время повидаться с Джин.
В ее доме всегда был слышен шум проезжающих поездов. Она жила в бедной части города рядом с железнодорожными путями, в очень скромном доме. Он был маленький и грязный, с закрытым передним подъездом и зелеными металлическими ролетами, вроде тех, что предпочитали чернокожие, когда мы были детьми. У стены дома стояла ржавая нефтяная цистерна, а легкий ветерок шевелил занавески в окнах. Когда-то я был там желанным гостем. Мы пили пиво и воображали, каково быть бедным. Это не трудно было представить; кудзу[3]вырос под забором, а теперь у него был первоклассный дом кварталом дальше.
Поезда проезжали до пяти раз на день, да так близко, что ты ощущал вибрацию в груди. И свист поездов был настолько громким, что невозможно было услышать собственный крик. Движение воздуха, когда проносился поезд, создавало эффект его физического присутствия, так что если широко раскинуть руки, воздушный поток мог сбить с ног.
Выйдя из автомобиля, я глянул вниз по улице. Крошечные здания стояли в молчании, и собака на цепи ходила маленькими кругами по грязному двору. Обычная улица, подумал я, направляясь к дому сестры. Ступеньки подо мной прогибались, и крыльцо было все в грязи. Из открытого окна шел запах плесени, и я увидел за ним очертания сутулой спины. Я постучал в дверь, послышалось движение, и раздался голос женщины:
– Да, да. Входите.
Дверь отворилась, и Алекс Шифтен обдала меня сигаретным дымом. Она прислонилась к дверному косяку и посмотрела поверх меня.
– Это ты, – выдохнула она.
Алекс была самым реальным человеком, которого я когда-либо встречал. Она носила юбки с глубокими разрезами и блузки на бретельках, не надевая лифчика. Алекс была высокой и тощей, с широкими плечами и довольно красивыми руками. Ее импульсивность и сосредоточенность наводили меня на мысль, что она способна дать пинка под зад. Я знал, что ей хотелось это хоть раз попробовать.
– Привет, Алекс, – обронил я.
– Чего тебе надо? – произнесла она с висящей на губах сигаретой, наконец-то глянув мне в глаза. У нее были белокурые, падающие на широкие скулы волосы и узкие утомленные глаза. В правом ухе висело пять колец, на носу сидела толстая черная оправа без стекол. Ничего, кроме откровенного антагонизма, ее глаза не выражали.
– Я ищу Джин.
– Да, не какое-нибудь дерьмо. Но Джин ушла. – Она начала двигаться к выходу, положив руку на дверь.
– Подожди, – задержал я ее. – Где она?
– Не знаю, – бросила Алекс – Иногда она просто уезжает.
– Куда?
Она двинулась на крыльцо, заставив меня попятиться.
– Я не сторож ей. Она приходит и уходит. Когда мы хотим быть вместе, то мы вместе-, и я не извожу ее. Это бесплатный совет.
– Ее автомобиль здесь, – заметил я.
– Она взяла мой.
Глядя на нее, мне захотелось закурить, и я попросил сигарету.
– У меня больше нет, – заявила она, и я глянул на пачку, торчащую из ее кармана. В глазах Алекс читался вызов.
– Я не доставил беспокойства? – спросил я.
Ее голос не изменился.
– Ничего личного.
– Ну так что? – Алекс была рядом в течение почти двух лет, но я видел ее, возможно, не больше пяти раз. Джин не рассказывала о ней ничего: ни откуда она приехала, ни чем занималась в свои двадцать с чем-то лет. Все, что я знал, – где они встретились, и это вызывало серьезные вопросы.
Она посмотрела на меня и щелчком выбросила сигарету в грязный двор.
– Ты плох для Джин, – сказала она. – Я бы такого не захотела.
Ее слова ошеломили меня.
– Я плох для Джин?
– Да. – Она придвинулась ко мне. – Ты напоминаешь Джин плохие времена. С тобой она не может забыться. Ты тащишь ее назад.
– Это неправда, – возразил я. – Я напоминаю ей о счастливых временах. Джин нуждается во мне. Я – ее прошлое. Ее семья, черт возьми.
– Джин не видит тебя, и тогда к ней приходит счастье. Как только она видит тебя, то вспоминает все дерьмо, которое лилось в той груде кирпичей, где вы росли. Годы она провела, задыхаясь от ерунды, которую нес ваш отец. – Алекс ступила ближе. От нее пахнуло потом и сигаретами. Я снова попятился, ненавидя себя за это. Она понизила голос: – Женщины ничего не стоят. Женщины слабы.
У меня перехватило горло. Это был голос Эзры. Она повторяла его слова.
– Трахаться и сосать, – продолжала она. – Не это ли он говорил? А? «Кроме как вести домашнее хозяйство, женщины хороши для двух вещей». Как ты думаешь, что чувствовала Джин? Ей было десять, когда она впервые услышала эти его слова. Десять лет, Ворк. Дитя.
Я не мог ответить. Эзра сказал так только однажды, насколько я знаю, но одного раза было достаточно. Это не те слова, которые ребенок легко забывает.
