* * *
К новой жизни бывший капитан полиции Кан Ся привыкал с трудом. Сразу же, как только увели и до ужаса медленно казнили – прямо под окнами камеры – державшего всю камеру в подчинении старика, молодые волчата попытались установить свои правила, и две недели подряд Кан Ся, чтобы остаться в живых, спал урывками, да и то вполглаза.
А однажды утром хунгузов – одного за другим – вывели, а еще через четверть часа вцепившийся в решетку Кан Ся увидел, как их – так же, одного за другим – ставят на колени в песок.
– Уй, головы не жалко! – хохотнул один, самый первый и с готовностью подставил заросший, черный от загара затылок. – Давай, руби скорей!
Палач поднял меч… и промахнулся. Нет, если быть совсем точным, он все-таки попал – в позвонок но как-то вскользь; даже крови не показалось. Мальчишка захрипел и конвульсивно задергался – так, словно пытался вырваться из пут.
Кан Ся взмок. Только теперь он понял, как прав был старик: палач слово держал и казнил каждого строго в меру оплаты, а молодой – Кан Ся запомнил это прекрасно – денег не нашел.
Палач поднял меч снова и снова ударил. Шея хрустнула, как-то надломилась, обвисшая голова сомнамбулически задергалась, а изо рта молодого хунгуза пошла обильная кровавая пена. Стоящие рядом на коленях хунгузы заволновались, а Кан Ся в ужасе схватился за голову. Это казалось невероятным, но мальчишка еще был жив! И только тогда палач нанес третий, решающий удар.
Кан Ся застонал, отошел от окна и рухнул на дощатые полати. Десятки раз он, как лицо официальное, наблюдал за ходом казней и десятки раз умудрялся не видеть главного! А потом Кан Ся слушал, как головы с деревянным стуком собирают в мешок, и медленно, трудно осознавал, что, кажется, впервые за две недели ареста остался совершенно один.
Полное, абсолютное одиночество и было самым жутким. Камера стала меняться в размерах, а время то ускорялось, то почти останавливалось. Порой Кан Ся даже казалось, что он уже умер, а порой – что определенно сошел с ума. К нему запросто приходил умерший два года назад отец, и они долго разговаривали, а когда где-то наверху хлопала дверь и призрак исчезал, Кан Ся понимал, что не помнит из разговора с покойником ни слова.
А потом камера открылась, и в нее один за другим вошли шестеро молодых – не более двадцати лет – хунгузов, и за внешней бравадой Кан Ся легко прочитал в их глазах ужас и растерянность.
– Что, дед, – нервно хохотнул один, с самыми Дерзкими глазами, – давно сидишь?
Кан Ся тяжело вздохнул и сокрушенно покачал головой.
– Здесь не это важно… здесь важно, есть ли у тебя деньги.
Молодой напрягся.
– Не для меня, – хрипло пояснил Кан Ся. – Для палача…
* * *
Комендант Благовещенска получил телеграмму от генерал-губернатора Гродекова в тот самый миг, когда пароход с поручиком Семеновым на борту подходил к причалам далекого Хабаровска. Комендант глянул на часы, досадливо цокнул языком и внимательно перечитал текст секретной телеграммы.
«ПОРУЧИКА СЕМЕНОВА ЗАДЕРЖАТЬ И ДОПРОСИТЬ СО ВСЕМ ТЩАНИЕМ ТЧК МЕСТО ПРОИСШЕСТВИЯ ПРОЧЕСАТЬ ПОВТОРНО ТЧК НАШЕДШЕМУ ДОКУМЕНТЫ ЭКСПЕДИЦИИ ЭНГЕЛЬГАРДТА ДОСРОЧНЫЙ ЧИН ЗПТ ОТПУСК И ДЕНЕЖНУЮ ПРЕМИЮ СТО РУБЛЕЙ ТЧК ГРОДЕКОВ»
Комендант задумался. Послать сотню казаков на китайский берег для повторного прочесывания места нападения на отряд было несложно. Градоначальник Айгуня Шоу Шань всегда был человеком благоразумным, а потому наверняка не станет раздувать из этого внеочередной пограничный конфликт.
«Хотя лучше все-таки его предупредить», – подумал комендант и повернулся к телефонисту.
– Соедини-ка меня, братец, с Шоу Шанем. И еще… отправь за моей подписью телеграмму коменданту Хабаровска.
Телефонист обратился в слух.
– Прошу прибывающего пароходом «Архангел Михаил» поручика Семенова арестовать и доставить для допроса в Благовещенск.
* * *
Оставив отряд на перроне, Семенов с превеликой охотой отправился вместе с начальником отряда Павлом Авксентьевичем Загорулько к коменданту.
Они уже узнали от железнодорожников, что Уссурийская дорога в эксплуатацию будет сдана в лучшем случае к середине ноября – строители все еще не прошли самый сложный участок в районе Сихотэ-Алиня. Однако строительные грузы к перевалу шли, и если умаслить коменданта, можно было договориться о проезде до конца путей, пересечь перевал на лошадях, а там снова сесть на первый же грузовой состав. Любой другой путь в Никольск-Уссурийский был бы раз в десять длиннее, а главное, дольше.
Однако им не повезло: как сообщил помощник коменданта, сам комендант только что убыл вместе с караулом на прибывший из Благовещенска пароход.
– Лично? – изумился Загорулько. – Господи боже! А что стряслось-то?
Помощник сделал неприступный вид, но не выдержал и перешел на заговорщицкий шепот:
– Дело государственной важности. Очень важного преступника ловят…
Загорулько поджал губы, скупо, но понимающе кивнул, глянул на часы и повернулся к Семенову:
– Ну что, голубчик, мой опыт подсказывает, что это надолго, а поезд уходит через четверть часа. Попробуем пробиться в эшелон сами.
* * *
Оказаться добровольно запертым в чреве железного дракона Курбан боялся так, как не боялся никогда и ничего в жизни. Однако едва внутри скрылся Семенов, он стиснул стучащие от ужаса зубы и последовал за поручиком; сел у самого входа в «теплушку», и ни угрозы, ни насмешки казаков заставить его сдвинуться с места уже не могли.
А потом дракон дернулся, с визгом заскользил по зловещему железному пути, и Курбан почти потерял сознание. Древняя, столько раз слышанная им от бабушки легенда вдруг ожила и стала явью.
* * *
Это случилось еще на заре сотворения мира из хаоса, когда небо Га и вода Ма еще были слиты в брачных объятиях. Родившаяся от этих объятий земля росла так быстро и выросла такой большой, что совсем скоро отделила отца от матери, заполонив собой весь промежуточный мир.
Много раз тоскующий Отец-небо соколом-сунгаром кидался вниз в поисках Матери-воды, но все время находил только Дочь-землю. И однажды он все-таки пролил свое семя в ее набухшее зрелой жизнью лоно.
Земля забеременела, вспучилась каменными горами, и вскоре из отцовского семени выросло могучее Мировое Древо, корнями уходящее в море, а кроной достигающее неба, и от этого тоска супругов друг по другу только усилилась.
Отец-небо превратился в птицу Гар и в поисках супруги начал летать вокруг Мирового Древа, а Мать-вода превратилась в змею Map и в поисках мужа поползла вверх по его стволу. Но когда они встретились, то не узнали друг друга в новом обличье, и Отец-птица начал клевать змею, а Матьзмея – кусать птицу.
Они сражались десять тысяч лет, и кровь Map и семя Гар смешались, и из этой смеси появились их дети – похожие на мать пернатые и крылатые змеи-драконы Мармары и более схожие с отцом зубастые и чешуйчатые птицы Гаруды.
