мне бы успеть закончить свои земные дела, помирать не люблю на ходу, — он сказал это весело. — И вам не рекомендую.
— Вот и чудненько, — сказал Усанков тоном председательствующего. — Не будем мешать, человеку надо подвести итоги, мы пойдем.
— Замолчи, — оборвал его Ильин. — Вы не должны меня сейчас оставить, Альберт Анисимович.
Альберт Анисимович, наклонив голову набок, по-птичьи осматривал их обоих.
— Позвольте спросить, кто ваши предки? — неожиданно спросил он. — Был такой священник Усанков в здешнем приходе.
— Мы из мужиков. Из псковских, — язвительно сказал Усанков. — Так что не клейте мне.
— А вы ведь слукавили насчет портрета, — темное морщинистое веко его за стеклом подмигнуло. И, не дожидаясь ответа, он повернулся к Ильину. Оставить вас, наверное, грех. Но и уводить вас грех.
— Все равно, — сказал Ильин. — Хватит. Все равно я уже не участник.
— Чего ты не участник? — спросил Усанков.
— Тараканьих бегов ваших.
— Уже ваших?.. А ты откуда вылупился? У нас, значит, мерзость, вранье, суета. Где ж это можно нынче жить по чести? Адресок имеешь? С этими вот, бомжами? За чей счет вы жить изволите, а? И соблюдать чистоту? А я вот не соблюдаю. Не в состоянии. По уши в грязи, да-с! — он весь изогнулся, искривился, руками завертел, галстук его бордовый и тот винтом свернулся. Я бы тоже хотел, а вот должен вернуться, и если ты не согласишься подписать бумагу, ту самую, если не соизволишь анонимочку оставить анонимочкой, то сяду сочинять акт комиссии на тебя и твое бюро. Будем смешивать тебя с дерьмом. Я ему формулировочки буду подсказывать. Обязательно буду. Такие заверну, чтобы ты не отмылся никогда. А как же. Что, не хорошо? Так ты же правды хотел. Вот и получай, чего кривишься. Буду угодничать, тебя продавать, чтобы сохраниться. Вот, дорогой Альберт Анисимович, как оно отрыгнется…
Никогда не позволял себе так откровенничать. Защитное устройство со всей блокировкой, предохранителями не срабатывало. Сигналы доходили, а он продолжал выворачивать себя наизнанку, получая удовольствие.
— …Ты у нас за всех стыдишься. Стыдильник всеобщий. А за себя тебе не стыдно? Почему же? Ведь это ты заставляешь меня продолжать, да не то чтоб продолжать, это я из-за тебя должен буду на брюхе выползать, по дерьму елозить. Мне некуда укрыться — ты себе предков придумал, а у меня нету!..
Ильин кивал мелко и холодно. Они проходили улицу шумную, магазинную, людную. Альберт Анисимович шел впереди, он не мог слышать их разговора, но тут он обернулся и сказал:
— По вашему однофамильцу, священнику, я могу вам документы оставить. Презабавнейшие!
Усанков махнул рукой грубо, раздраженно, не путайся, мол. Старик этот вызывал чувство тревоги, как будто он знал про Усанкова что-то, не известное самому Усанкову.
— Разве дело в Клячко. — сказал Ильин. — Будет другой, много ли изменится. Даже если ты займешь это место. Все это самообман.
Удар был чувствительный. Конечно, Усанков имел что возразить, но его больше всего уязвило чувство превосходства, с каким это было сказано, и кем, Серегой Ильиным. Что он мог знать? В сущности, мелкая провинциальная сошка. Таких в подчинении Усанкова десятки. Что он сделал, чтобы так чваниться и поучать его, Усанкова, попрекать его, который, выбиваясь из сил, тащит этот воз, единственного, может, во всем управлении, который бьется, чтобы обеспечить страну моторами, аппаратурой… В результате и от Клячко удары, и от этих презрение. Один в поле воин. И перед ним возникла картина из детской книги о Дон Кихоте, смешной рыцарь с тазиком вместо шлема, на тощей кляче, пустынная равнина, длинное тяжелое копье. Сзади Санчо Панса; там хоть был Санчо, здесь же полное одиночество, никого не осталось.
Перейдя мост, они очутились перед знакомой Усанкову красной громадой замка, что поднималась за молодой зеленью лип. Блистала облупленная позолота шпиля. Замок показался Усанкову еще выше и угрюмей, чем в прошлый раз. На набережной Альберт Анисимович остановился, отдышался, прислонился к чугунным перилам.
— Где-то здесь тот анекдот с нами случился, — сказал Усанков, оглядываясь.
— Анекдот? — Ильин поднял брови.
Пока Альберт Анисимович отошел за дерево, пытаясь прикурить на ветру, Ильин объяснил, что у старика тут в замке в архиве хранятся его работы насчет убийства Павла, разыскания про офицерские заговоры, записки об истории порядочности в России. Он хочет кое-что передать из этого Ильину и еще показать в замке некоторые странные закоулки.
— Пойдем? — предложил Ильин.
— Нет, с меня хватит.
— Ты не заметил в нем что-то особенное? Я думаю, он способен видеть… — он не кончил, потому что Альберт Анисимович, дымя, подходил к ним.
— Все же любопытно узнать, — обратился он к Усанкову, — вы отвергаете, несмотря на личное свидетельство, в силу сомнений, есть у вас доводы либо же действует идеология, то есть вы вообще не верите?
— Во что? — зло отозвался Усанков. — Во что я должен верить?
Альберт Анисимович молча смотрел на него.
— Послушайте, мы же с вами образованные люди, — сказал Усанков.
— И что же?
Теперь Ильин тоже смотрел на него с ожиданием. Усанков мог бы отделаться ловким ответом, как-то вывернуться. Вопрос задавался о тех офицерах, что привиделись им, только о них, но в том-то и дело, что каким-то образом все вдруг сместилось в иное, о чем он не обязан был отвечать. «Господи, помилуй, Господи, помилуй», — запели женские голоса часто, а потом протяжно, забираясь все выше и сладостно замирая где-то под сводами купола.
— Я с полным уважением, но сам, извините, — он растянул губы в усмешке, — не верю. Ни во что такое не верю. Ни в преисподню, ни в небеса, — он услышал, как внутри него что-то щелкнуло, будто дверь захлопнулась.
Взгляд Альберта Анисимовича погас.
— Между прочим, привидения, миражи, джинны и лешие к церкви не относятся, — с вызовом сказал Усанков.
— По-видимому. Но она признает чудо. Мир без чудес ужасен. Верить значит, верить и в чудо.
— Какие чудеса вы могли бы нам показать? — поинтересовался Усанков.
— Прекрати!
Властность, с которой Ильин произнес это, возмутила Усанкова.
— Почему же? Таким, как я, надо доказывать. Меня тошнит от твоей доверчивости. Желаю успеха, только учтите, гражданин кудесник, вы хоть и верующий, а делаете скверное дело. Куда же вы его тянете? Так ведь в самом деле рехнуться можно. Серега, очнись, — теперь он обращался к Ильину без особой надежды и без особого сожаления. — Не заметишь, как переступишь. И каюк, сойдешь с катушек.
Показалось ему или нет, что Ильин вздрогнул, волна страха исказила его лицо. Затем все ушло, может, вышло, взгляд его прояснился и Ильин молча покачал головой.
— Романтика… а все равно вернешься, — сказал Усанков. — Если успеешь, конечно. Придешь. Куда денешься? Деваться-то некуда.
Ильин поднял молнию куртки до отказа, невесело засмеялся.
— Деваться некуда, это верно. Но и возвращаться нельзя.
— Пропащий ты человек.
— Вот я и хочу пропасть, — тихо и серьезно произнес Ильин.
Усанков облизнул пересохшие губы.
— Да, лучше будет, если ты
