возле вон тех кустиков… Такое впечатление, что склеили его из туалетной бумаги…
Закончить комментарий с места разгромленного воинского стойбища моему спутнику не дали. Кустики за подбитым танком вдруг шевельнулись, и оттуда выплеснулся окрик:
– Мордой в землю! Стрелять буду!
– Хрен тебе, а не медовый пряник! – взревел Вольдемар и, лягушкой перепрыгивая через разбросанные снаряды, помчался к оставленной под железным боком танка-тральщика машинёшке.
Я же в первые секунды больше удивился, чем испугался. Только что держал в прицеле фотоаппарата забытые на вкопанном у входа в блиндаж столике банки с солениями, и вдруг они исчезли. Лишь полетели в разные стороны огурцы со стеклами.
К счастью, хлестнувшая по изувеченному контейнеру вторая очередь привела меня в чувство. Она же и придала ускорение, которое получает охотник, когда попой ощущает приближение дикого кабана-подранка.
На последних метрах я почти поравнялся с Вольдемаром и, не дожидаясь, пока тот откроет изнутри дверцу, рыбкой нырнул в салон. Слава богу, боковое стекло оказалось опущенным.
– Хрен тебе, а не медовый пряник, – повторил кормчий, но теперь уже с явным облегчением в голосе после того, как наша машинёшка трусливо втянула в Солнцево хвост пыли. – Раскомандовался он: «Мордой в землю!» Так мы тебя и послушали, мазила хренов…
Я промолчал. Не знал, что ответить человеку, чью шкуру по моей милости могли попортить крупнокалиберные пули и заодно сделать машинёшку похожей на железнодорожный контейнер, в котором дыр больше, чем живого места.
ПОПАЛИ НА МАХНОВСКУЮ СВАДЬБУ
Если декорированная дымами Саур-Могила – сцена, то гора Ясенёвая, куда мы вползли по теряющейся в зарослях шалфея колее – галерка. Однако нашей вины здесь нет. Как ни старались пробиться в партер, но на пути всякий раз вставали то заставы-времянки, то взорванный мост с загнутыми вопросительным знаком перилами.
А при въезде в Кутейниково каким-то образом ухитрились затесаться в колонну правительственных войск. Впереди нас – квадроцикл, над которым в припадке падучей билось черное, с черепом и костями, полотнище. Под стать знамени был и седок: радужная косынка на шее, сносимая встречным ветром пегая борода. Ему бы еще серьгу в ухо – вылитый боцман пиратского брига.
Сзади же нашу машинёшку подпирал тягач с танком на прицепе.
– Если этот парниша резко затормозит, танк вначале переедет его, а опосля взгромоздится на нашу крышу, – ворчит Вольдемар. – Нет, надо потихоньку выбираться из этой махновской свадьбы.
С буйными попутчиками удалось распрощаться на повороте к селу Жуки. Воспользовавшись тем, что тягач малость отстал, кормчий сворачивает на боковое ответвление и глушит мотор.
– Подождем, пока они не скроются за горизонтом. Перекурим, а заодно соловья послушаем.
Увы, насладиться пением солиста бузиновых кущ помешали птицы другого вида. Да и голоса у них оказались явно не ангельские,
В небе, примерно, над сельским погостом, парочка Ми-8 гоняла беспилотник. А тот, кроха пернатая, откровенно дразнил преследователей. То под пулеметную трассу поднырнет, то акробатический узелок завяжет. И таки доказал хищным собратьям, что золотник хотя и мал, но кое на что способен.
– Нет тишины ни в небе, ни на земле, – жалуется невесть кому Вольдемар. – И некуда бедному крестьянину от всего этого деться…
– Заводи, крестьянин, не себя, машинёшку. Сделаем еще одну попытку подобраться к Саур-Могиле, а коль опять облом выйдет, совершим восхождение на Ясенёвую гору, оттуда должно все видать.
После того, как в Иловайске бинокль у нас чуть не конфисковали, я перестал держать его на виду. И за компанию с ним фотоаппарат. Как говорится в таких случаях: «Дальше положишь – ближе возьмешь». Выраженьице, конечно, корявое, однако моменту соответствует.
Вдоволь наглядевшись на испятнанную огненными всполохами Саур-Могилу, передаю бинокль спутнику.
– Н-да, – ворчит тот, – наше счастье, что туда не пробились…
– Полагаешь, твои слова способны заменить репортаж с места события?
– Нет. Однако предложение имею… Отошли сделанный отсюда снимок. Надеюсь, в редакции поймут и простят.
– Извини. В таком случае я ничуть не лучше рыбака, который вытащил пустую сеть и сказал старухе, что море пустое… Поехали. Есть на Донецком кряже и другие примечательные места, которые тоже нуждаются, чтобы о них поведали миру. И, по-моему, будет даже лучше, если маленько оторвемся от темы боёв-пожарищ… Наша с тобой малая родина всего три месяца беременна войной, а её уже вовсю тошнит.
НА СВИДАНЬЕ К ДРИАДАМ ДОНЕЦКОГО КРЯЖА
Походный блокнот, конечно, не мольберт. Но коль у тебя душа художника, то дело вполне поправимо. Надо лишь перебраться на островок Ореховой Сони, что тихо дремлет в среднем течении Крынки.
Правда, мне больше нравится исконное имя реки – Сюурлей. В нём напевы прозрачных струй и посвист иволги, чье оперение делает её похожей на небесную акварель. Итак, этюд первый…
Зябко по ночам в сырой пещере
Наши пращуры были явно не дураки. Хотя и поклонялись лесному пню, однако разбивали лбы не по причине скудного умишка, а исходя из желания замолить грехи перед матушкой-природой. Дескать: «Извини за потраву. Мы бы вовек не подняли руку на росшую под твоим присмотром берёзу, да больно уж зябко по ночам в сырой пещере».
А чтобы окончательно загладить вину, сочиняли легенды о живущих в берёзках и ясенях волшебных существах. Но, может, и не сочиняли, может быть, дриады действительно таятся в каждом дереве. Ведь далекие предки умели видеть и слышать то, что стало недоступно продвинутым потомкам.
С берёзкой в обнимку
Впрочем, моё поколение все же ухитряется сохранить истинное восприятие природы. Существуют даже методички, не стану касаться их научной ценности, которые рекомендуют, с каким именно деревом следует дружить тому или иному человеку.
Например, одна моя юная коллега, которую я еще до войны запечатлел в приречной роще, утверждает, что если прислониться щекой к берёзке, то душа сразу же наполняется светлым умиротворением.
– Зато, – смеется красавица, – дуб угнетает своей суровостью. Патриарх Донецкого кряжа величественно прекрасен. Но лично мне от его величия делается зябко. Другое дело – ива или берёзка. И если бы мне предложили занять свободное местечко в излучающих тепло деревьях, я бы с радостью согласилась.
Что ж, думаю, против такой обаятельной дриады никто возражать не станет.
Неприступны берега, непокорны реки
Речушки Донецкого кряжа чрезвычайно пугливы. Они прячутся от человеческого взора в байрачных лесах точно так же, как и загадочная обитательница здешних мест ореховая соня, зверек с глазами сфинкса. Берега Сюурлей, Севастьянки, Малой Шишовочки труднопроходимы. Особенно летом, когда начинает злобствовать репейничковая липучка, горше которой может быть только спираль Бруно.
Имеется и другая опасность – дикие кабаны. Они очень не любят, если им в жару кто-то помешает насладиться грязевыми ваннами.
Остается единственный для обследования берегов путь – водный. Однако и
