Так все давно и снимаем сплоченно… Это одна из наших лучших работ! А что?
— Сцену избиения и унижения девочки кто придумал? — резко спросил Савушкин.
— Конечно, сценарист, — поспешно ответила Самобрехова.
— Я не писал, что надо хлестать плеткой! — взвился Грош-Ценаев. — И то, что она говорит, что ее изнасиловали — тоже твоя идея!
— А, собственно говоря, что происходит? — возмутилась Самобрехова. — Знаете, какой крови стоил нам фильм, на канале столько придирок было… Но зато какой сумасшедший рейтинг был!
— Сумасшедший, говорите? — ледяным голосом произнес Никита. — А то, что ребенок получил сильнейшую психическую травму, ее буквально затравили одноклассники, называли «болонкой на цепи», и что она была близка к самоубийству — это вы знаете?
— Господи, ну почему мы всегда должны отвечать за каких-то уродов… — всплеснула руками Самобрехова. — Школа бы и разбиралась…
— Я так понимаю, к сценаристу вопросов нету? — вставил Грош-Ценаев.
— Есть! — Савушкин метнул взгляд в его сторону. — Когда вы выписывали этот мучительно долгий монолог для ребенка, о чем вы думали — о размере гонорара?
— Я думал о психологической и художественной достоверности! — окрепшим голосом парировал сценарист. — И вам не понять, каких мук стоит каждое слово и как полностью приходилось проникаться болью этой девочки!
— Одни страдальцы собрались… — Савушкин повернулся к оператору. — И вы тоже потерпевший на тех съемках?
— А мне чего: что сказали, то снимаю!
— Между прочим, мы получили письменное разрешение на съемки от ее матери, — вспомнила Самобрехова. — А почему сейчас такой интерес?
— Она была похищена, ее держали в подвале на цепи, возможно, убили, — мрачно ответил Савушкин.
В этот тягостный момент в помещение буквально влетел опер Андрей. В руках он держал кассету, которую подбросили на бордюр с запиской: «В уголовный розыск».
— Интересное кино нам прислали… — радостно сообщил он. — Дежурный с проходной принес.
Андрей подошел к видеомагнитофону и, прежде чем присутствующие отреагировали, вставил ее внутрь.
— Ты чего делаешь? — встрепенулся Савушкин. — Сейчас рванет — такое кино будет!
— Все нормально!
Он взял пульт, но Кошкин перехватил, неожиданно кнопка включилась, вспыхнул экран.
— Да не бойтесь, криминалисты проверили, — успокоил Андрей. — Я сам уже посмотрел… «Девочка на цепи — 2» называется.
Эта была копия такого же послания Маши, как Варваре и Курбану.
Савушкин хмуро усмехнулся, увидев хулиганистую девушку, стал по привычке тереть свой нос… Кошкин же и Ряхин по-простому заржали. Оператор Саврас тоже за компанию усмехнулся, зато режиссеру и сценаристу было не до смеху. Когда запись закончилась, Самобрехова вскочила.
— Что это все значит?
— Это просто провокация! — поддакнул Грош-Ценаев, чутьем понимая, что грядет расплата.
— Успокойтесь, мы сами пока не знаем, где Мария, — сообщил Савушкин. — Андрей, откуда эта кассета?
— Я же сказал, у КПП на бордюр забора кто-то подбросил. Вот записочка: «в уголовный розыск».
Тут зазвонил мобильный телефон у Белозерова.
— Тише! — прикрикнул он. — Да, Варвара… Что? Кассету подложили? Ага, послание от Маши. Обещала вернуться? Вот видите, хорошая какая новость. Да, принесите ее нам, вместе посмотрим! — Белозеров отключил телефон. — Такую же кассету сегодня подложили Варваре и Курбану.
— Можно еще раз включить? — попросила Самобрехова.
— Дерьмо вопрос!
Андрей отмотал на начало, включил на том месте, где Маша махнула приветственно рукой.
— Можно на «стоп-кадре»? Смотри, Саврас, это та самая цепь, которая у нас пропала.
— Она самая, — кивнул Саврас. — Родная…
— Я потом ее стоимость вычла из зарплаты директора, — припомнила Самобрехова. — Царапкина отвечала за реквизит.
— А где она сейчас? — спросил Савушкин.
— Цепь?
— Цепь на экране… — усмехнулся Савушкин. — Директор!
— Директор умерла… Но цепь тут ни при чем… — поспешно ответила Самобрехова.
— Между прочим, господа сыщики, тот, кто украл цепь, тот похитил и девушку! — вдруг не без торжества объявил Грош-Ценаев.
— Вы правы, господин сочинитель, — согласился Савушкин. — Если и не похитил, то имеет отношение к ее исчезновению! А отношение как раз имеют все те, кто был на съемочной площадке! Но цепь могли и продать как своего рода раритет вашего знаменитого фильма.
— А скажите, сохранился ли исходный видеосъемочный материал? — поинтересовался Белозеров.
— Понятия не имею, — пожала плечами Самобрехова. — Все в архиве канала.
— Сохранились! — объявил Кошкин и вытащил из папки бытовую видеокассету. — Вот все, что снято по этому эпизоду.
— Откуда? — изумился Белозеров.
— Мы, Кошкины, всегда умели находить общий язык с людьми…
Он вытащил послание от Маши и вставил новую кассету. Это был исходный, рабочий, материал для монтажа: один за другим бесконечные дубли сидящей на полу Маши, палача в красном балахоне и капюшоне… Камера елозит по подвалу, захватывая Самобрехову. Она бросает резкий взгляд на оператора: «Ну, кто ж так снимает!»
Савушкин не удерживается от реплики:
— Зато мы сейчас всех тут увидим…
Промелькнула и Варвара. Кошкин остановил кадр: Шпонка со спесивым видом наблюдает за съемками, ухмыляется…
— Давай дальше! — распорядился Белозеров.
На съемочную площадку выплыла Самобрехова, подошла к Маше: «Стоп, стоп, стоп. Опять ты путаешь слова! Никакой отсебятины. Ты должна ныть и плакать по-настоящему. — Она повернулась к Варваре. — Мамаша, может, ремешком угостишь, чтобы получилось естественно?»
Варвара усмехается: «За отдельную плату!»
Самобрехова. «Мы можем и другую девочку подыскать. Ты что — никогда не плакала?»
Маша. «Никогда!»
Самобрехова. «Ну, давай, Машенька, постарайся… Ты же умница!»
Варвара. «Ну, хватит выпендриваться! Столько людей собралось из-за тебя! Плакать она у нас разучилась!»
Варвара подходит к Маше и неожиданно отвешивает ей легкую пощечину.
Маша. «Фашистка!» На глазах у нее слезы.
Самобрехова. «Вот так уже лучше! Мотор!»
(Слышен голос оператора за кадром:) «Я не выключал».
Самобрехова. «Где свет, черт побери!»
Мимо камеры торопливо пробежал парень. Вспыхнул свет.
Самобрехова. «Работаем! Мотор!»
Маша всхлипывает: «Папочка, миленький, спаси меня. Пожалуйста, отдай им эти деньги. Они хотят меня убить!»
— Вот и все, — сказал Кошкин и выключил магнитофон.
— А вы, оказывается, истязали ребенка! — жестко произнес Белозеров.
— Ну, не надо, а? — заюлила Самобрехова. — Сами видели, кто ударил!
— А ремнем выпороть кто просил?
— Ну, это для красного словца.
— Или красного от побоев лица? — Белозеров даже подался вперед.
— Кстати, что это за парень промелькнул? — спросил Савушкин.
— Инженер по свету. Он уволился после съемок, — хмуро ответила Самобрехова.
— Вот он, скорей всего, и свинтил эту цепь, — вставил оператор.
— Как его фамилия? — спросил Савушкин.
— Какая-то такая фамилия, типа писателя дореволюционного, — сморщил лоб Саврас. — Некрасов… Пушкин…
— Да нет, нет, какой Пушкин… Типа Герцена, — заметила Самобрехова.
— Огарев? — подсказал Савушкин, вспомнив титры.
— Во, точно! Его Серегой звали… — радостно кивнул Саврас.
— Надо его найти, — подытожил воспоминания Савушкин.
7‐е число. Вечереет.
Кошкин и Савушкин подъехали к автосервису, занюханному донельзя, с покосившейся вывеской. Стали издали наблюдать за двумя закопченными слесарями, которые лениво откручивали колеса.
Савушкин, зевнув,
