— С вами, быть может, я перепробовал все? — добавил ондразнясь.
— Совершенно верно, — сказала Лиль, — надеюсь, что и ещепопробуешь, но ты щекочешься — и ты искорежишь мне ногти, так что ступай лучшеколобродить со своим помощником. Чтоб я тебя до вечера не видела, слышишь… иможешь не отчитываться, чего вы там понаделали, и никаких машин сегодня. Поживинемного, вместо того чтобы пережевывать.
— Сегодня мне машина ни к чему, — сказал Вольф. — Забытогосегодня хватит по крайней мере дня на три. Почему ты хочешь, чтобы я пошел безтебя?
— Ты же так не любишь выходить со мной, — сказала Лиль, — нуа сегодня я не хандрю, так что я даже за то, чтобы ты прогулялся. Иди поищиЛяписа. И оставь мне Хмельмаю, ладно? Было бы слишком жирно, чтобы ты,воспользовавшись этим поводом, ушел с ней, а Ляписа отослал копаться в твоем грязноммоторе.
— Глупышка… макьявельская, — сказал Вольф.
Он поднялся и наклонился, чтобы поцеловать одну из грудейЛиль, специальную целовальную для стоящего Вольфа.
— Вали! — сказала Лиль, щелкнув его другой рукой.
Вольф вышел, закрыл за собой дверь и поднялся этажом выше.Он постучался к Ляпису. Тот сказал: «Войдите» — и предстал, насупленный, насвоей кровати.
— Ну? — сказал Вольф. — Что, грустишь?
— А! Да, — вздохнул Ляпис.
— Пошли, — сказал Вольф. — Прошвырнемся втихомолку, как парабалбесов.
— Парабола чего?
— Бала бесов, балбес, — сказал Вольф.
— Тогда я не беру с собой Хмельмаю? — сказал Ляпис.
— Ни в коем случае, — сказал Вольф. — Кстати, где она?
— У себя, — сказал Ляпис. — Занимается ногтями. Уф!
Они спустились по лестнице. Проходя мимо двери своихапартаментов, Вольф вдруг остановился.
Глава XIX
— Ты в неважном настроении, — констатировал он.
— Вы тоже, — сказал Ляпис.
— Примем крепкого, — сказал Вольф. — У меня есть совюньон1917 года, он подойдет как нельзя лучше. Оттянет.
Он увлек Ляписа в столовую и открыл стенной шкаф. Там стоялабутылка совюньона, наполовину уже пустая.
— Хватит, — сказал Вольф. — Залпом?
— Угу, — сказал Ляпис. — Как настоящие мужчины.
— Каковыми и являемся, — подтвердил Вольф, чтобы подкрепитьих решимость.
— Болт по ветру, — сказал Ляпис, пока Вольф пил. — Болт поветру, и тем хуже для мудозвонов. И да здравствует всяк вновь входящий. Дайте-камне, а то не останется.
Тыльной стороной руки Вольф вытер физиономию.
— Ты, похоже, немного нервничаешь, — сказал он.
— Глыть! — ответил Ляпис.
И добавил:
— Я ужасный симулянт.
Пустая бутылка, осознав полную свою бесполезность, сжалась,скуксилась, скукожилась и исчезла.
— Пошли! — бросил Вольф.
И они отправились, четко печатая шаг с раздолбанных досок.Чтобы развлечься.
Слева от них промелькнула машина.
Они пересекли Квадрат.
Миновали брешь.
Вот и улица.
— Что будем делать? — сказал Ляпис.
— Навестим девочек, — сказал Вольф.
— Здорово! — сказал Ляпис.
— Как это, «здорово»? — запротестовал Вольф. — Для меня —да. Ну а ты — ты холостяк.
— Вот именно, — сказал Ляпис. — Имею полное правонаслаждаться безо всяких угрызений совести.
— Да, — сказал Вольф. — Ты же не скажешь этого Хмельмае.
— Как бы не так, — пробурчал Ляпис.
— Она знать тебя не захочет.
— Как сказать, — лицемерно сказал Ляпис.
— Хочешь, я скажу ей об этом вместо тебя? — также лицемернопредложил Вольф.
— Лучше не надо, — признался Ляпис. — Но тем не менее я имеюна это право, черт возьми!
— Да, — сказал Вольф.
— У меня, — сказал Ляпис, — с ней сложности. Я с ней всегдане один. Каждый раз, когда я подхожу к Хмельмае сексуально, то есть от всейдуши, тут как туг человек…
Он запнулся.
— Я спятил. Все это выглядит так по-идиотски. Считаем, что яничего не говорил.
— Тут как тут человек? — повторил Вольф.
— И все, — сказал Ляпис. — Человек тут как тут, и ничего неможешь сделать.
— А он что делает?
— Смотрит, — сказал Ляпис.
— На что?
— На то, что делаю я.
— Так… — пробормотал Вольф. — Но смущаться-то должен он, ане ты.
— Нет… — сказал Ляпис. — Потому что из-за него я не могусделать ничего, что бы его смутило.
— Все это сплошная ерунда, — сказал Вольф. — И когда же этопришло тебе в голову? Не проще ли сказать Хмельмае, что ты ее больше не хочешь?
— Но я хочу ее! — вздохнул Ляпис. — Жуть как хочу!..
На них надвигался город. Маленькие домишки-бутончики, почтивзрослые полудома с окнами еще наполовину в земле и, наконец, вполнезакончившие свой рост, самых разных цветов и запахов. Пройдя по главной улице,они свернули к кварталу влюбленных. Миновали золотую решетку и очутились средироскоши. Фасады домов были облицованы бирюзой или розовым туфом, а на землележал толстый слой лимонно-желтого маслянистого меха. Над улицами высились едваразличимые купола из тончайшего хрусталя и ценных пород цветного стекла. Рожкис веселяще благоухающим газом освещали номера домов, на приступках которых быливодружены небольшие цветные телевизоры, чтобы, проходя по улице, можно былоследить за разворачивающейся в обитых черным бархатом и освещенных бледно-серымсветом будуарах деятельностью. От нежнейшей сернистой музыки перехватывалошесть последних шейных позвонков. Не задействованные на настоящий моменткрасотки покоились в хрустальных нишах по соседству со своими дверьми; там,чтобы расслабить и смягчить их, текли струи розовой воды.
Над головами у них пелена красного тумана маскировала, времяот времени их приоткрывая, изысканные арабески стеклянных куполов.
