снаружи входной двери. Несмотря на мои убеждения, что у меня такое бывает и что дома со мной подобное уже случалось, и не раз — хозяйка хранила глухую настороженность по отношению ко мне до конца моих итальянских каникул. В общем и целом, ей было непросто с нами33.
Некоторое время спустя Хироки съехал. Куда он переселился, я так и не узнал. На мои расспросы, как ему новая квартира, он с удивительной деликатностью по отношению к не известному мне арендодателю отвечал: «Не очень элегантная». Тогда, только начиная по-настоящему узнавать характер Хироки, я уже догадывался, что за место могло скрываться за этими тремя словами.
При этом Хироки продолжал посещать свою языковую школу, условия учебы в которой были сродни условиям жизни у нашей бывшей хозяйки. Такие школы были предназначены скорее для тех самых отпрысков, о которых мы говорили вначале, но не для Хироки. Бросил он свою школу только тогда, когда его сбережения иссякли окончательно. Почему он тут же не отряхнул прах этого города со своих ног и не вернулся в родную Японию — для меня загадка. Хироки не только не отряхнул ноги, но и умудрился остаться, устроившись на работу к своим землякам, которые держали в Милане обувную лавочку. На каких условиях он там работал и что делал — мне доподлинно неизвестно, но то, что он сразу согласился на эти условия — я готов дать на отсечение руку, которой пишу эти строки. Размышляя над его «Filippo!! Non posso stasera, devo lavorare! Mi dispiace!»34 в ответ на мои почти ежедневные приглашения сходить на happy hour, я представлял себе компактный, рассчитанный на одного Хироки, обувной конвейер времен промышленной революции, от которого нельзя отлучиться ни на секунду, иначе маленькой, но гордой японской фирме в Милане придет конец.
Тогда Хироки на долгое время совсем пропал из моего поля зрения. Я умудрился закончить первый год своих универсисетских мучений и решил, что теперь могу позволить себе навещать этот город только для экзаменов, посещая лекции по конспектам моих прилежных однокурсников. С тех пор при каждом своем визите в Милан, после очередного проваленного экзамена, я писал Хироки в надежде наконец посмотреть на его руки, в моих грезах уже обувавших, а точнее изготавливавшего обувь для всех, кому не подошла обувь от старого модельера.
И вот наконец Хироки «смог». Когда, я без особых надежд, написал в очередной раз, что я в Милане, он вдруг предложил мне прокатиться по альпийской железной дороге. Дорога начиналась в Лекко, в одном из городков на берегу уже известного нам озера Комо, и заканчивалась в швейцарском Цюрихе, уже по ту сторону Альп. Таким образом, маршрут обещал дыхание — захватывающие виды на альпийские луга и вершины «во все стороны света». Посмотрев на стоимость удовольствия, я не без волнения начал подсчитывать, от какого количества капучино мне придется отказаться до вылета в Москву. Каково же было мое удивление, смешанное с подлым облегчением, когда Хироки заявил, что это подарок, и наотрез отказался взять с меня мою долю. В свое оправдание повторюсь — наотрез.
Немного лирики
С тех пор мы встречались исправно один раз в полтора, а то и два года. Жизнь Хироки, несмотря на наши доверительные отношения, продолжала протекать от меня в тайне за семью печатями. Сейчас я знаю, что он до сих пор не покинул Милан. Чем этот город так крепко притянул его к себе — очередная загадка. Он сменил работу и теперь, кажется, сидит за компьютером. За ним Хироки, если не ошибаюсь, сидел и в Японии до своих итальянских приключений. Он вновь начал ходить на свои любимые курсы итальянского и по-прежнему собирается выучить английский.
Работая который год за троих, на земле, поглотившей за несколько месяцев сбережения всей его японской жизни, а вместе с ними и планы на dolce vita, он сохранил неподражаемую элегантность поступков и благородство жестов. Кто-то бы разочаровался, кто-то бы озлобился и принялся вербально бичевать всех и вся. Хироки продолжал смеяться, вспоминать хозяйку и бессовестно угощать меня на наших редких, но метких встречах.
Не знаю, разрешено ли самураям жениться, но Хироки хотел взять себе в жены настоящую итальянку, чем однажды поделился со мной в приступе откровенности. На мой вопрос, почему он не найдет себе кого-нибудь из своего народа, он ответил, что это неинтересно.
«А с итальянкой будет весело: каждый день что-нибудь новое», — уверенно заявил он. Я промолчал, но в душе решил, что из такого союза ничего не выйдет. Так бессовестно транжирить евро, заработанные на ночных или дневных сменах — потчивать друзей, пусть даже из России, не позволит ему ни одна уважающая себя «Франческа». Разве что она — тоже самурай, без страха и упрека.
Для Хироки не существовало испытаний или «ударов судьбы», он просто не знал, что это такое. Наши ограниченные понятия успеха и неуспеха ему неведомы. Жизнь его менялась, кружилась, неслась и замирала, а он неотступно следовал за ней. В нем было слишком мало корысти, чтобы жить ради чего-то иного, чем самой жизни.
Когда я в очередной раз с развязным трагизмом рассказывал ему об очередных перипетиях в своей судьбе, о предательстве, лжи и прочих литературных фабулах, он вдруг прервал меня на своем все еще небогатом эпитетами итальянском: «Devi essere grande, Filippo»35. Тогда я едва сознавал величину его самого36.
Чем же закончилось наше путешествие в Цюрих
…Стоило нам подняться от зеленых лугов Лекко метров на пятьдесят в горы, как началась пурга, которая не прекращалась до самого нашего возвращения в Лекко. Ни альпийских лугов, ни тем более вершин мы не увидели. Машинисты во все время этого увлекательного путешествия раза три выскакивали с лопатами расчищать сугробы перед нашим высокогорным поездом. Цюрих мы тоже не увидели — разве что заметенную снегом станцию. Какой был смысл доезжать до нее, я затрудняюсь ответить, тем более что поезда, как известно, разворачиваться не умеют. Наверное, для очистки совести, чтобы не возвращать наши, а точнее Хирокины деньги.
Я пытался развлечь наш вагон рассказами о Суворове, который шел здесь пешком (ну или верхом) — и то не расстраивался. Но Хироки все равно много досадовал и обещал позвать меня еще раз, когда погода будет соответствовать обещаниям на брошюре. Тут уж я отыгрался и твердо заявил, что в следующий раз приглашать буду я. С тех пор прошло уже
