стресса, чем страха.
Впрочем, мне было сейчас не до Орешкина. Надо было что-то делать с Лисицким — спускать такое дерзкое поведение мажору-аристократу я не собирался. И что самое обидное — я мог бы раскатать этого боярича как блин по плацу. Ничего бы он мне не сделал. Физически не смог бы. Я видел, насколько медленно он двигается — при желании я даже мог бы перехватить руку, которая сбила мне фуражку, вывернуть её и наподдать наглецу.
Но за драку с другими студентами мне грозило отчисление. Это и к бабке не ходи — боярич первым завопит о том, что простолюдин ему в морду дал. Побежит жаловаться, а его прихлебатели выступят свидетелями. Тоже, небось, благородные. А расстраивать родителей не хотелось. Но не оставлять же такую наглость без ответа. Не было у меня пиетета перед аристократами, тем более такими, как этот Лисицкий.
Я буквально на секунду призадумался, как лучше поступить: сразу пробить мажору двоечку в печень или всё же сначала плюнуть ему в ухмыляющуюся рожу, чтобы он ударил первый, а уж потом тогда можно было в ответ и не ограничиваться двоечкой. Но решение принять я не успел, так как за спиной раздался кашель. Я повернул голову и увидел нашего куратора.
— Что здесь происходит, курсанты? — спросил капитан Верещагин, появившийся как раз к вечерней поверке.
— Ничего, ваше благородие! — отрапортовал Лисицкий.
Капитан усмехнулся и посмотрел на меня.
— Ничего не происходит, ваше благородие! — сказал я.
— Твоя фуражка, курсант, лежит на земле, — заметил Верещагин. — Это, по-твоему, «ничего не происходит»?
— Ветром сдуло, ваше благородие! — ответил я.
— Допустим, сдуло. Но почему ты её не поднимаешь?
— Не успел! Разрешите поднять?
— Нехорошо обманывать куратора, курсант Воронов, — нахмурил брови капитан. — Я видел, как сдуло твою фуражку.
Лисицкий сразу же напрягся.
— Знаете, что может быть хуже курсанта, обманывающего куратора? — спросил Верещагин, обведя всех присутствующих насмешливым взглядом и остановив его на мне.
— Никак нет, ваше благородие! — ответил я.
— Курсант, который не может за себя постоять.
После этих слов Лисицкий расцвёл и снова принялся лыбиться. Почему-то он решил, что Верещагин одобрил его поступок. А впрочем, возможно, так оно и было.
— Собственно, я чего здесь хожу, — произнёс Верещагин, вынимая пачку сигарет и выбивая себе одну. — Ищу кого бы в наряд на ночь отправить на кухню. И думаю, курсант, который не может постоять за себя, вполне подходит на эту роль.
— Разрешите с вами не согласиться! — не выдержав, произнёс я.
— Не согласиться? — с издёвкой переспросил капитан. — Думаешь, не справишься с работой на кухне?
— Я про «не может постоять за себя».
— А разве это не так? — подкурив, уточнил Верещагин. — Тогда докажи мне обратное!
— Прямо здесь и сейчас?
— Я сделаю вид, что ничего не видел, если тебя беспокоит лишь это.
В это время боярич разве что за живот не держался — его это дико веселило.
— Ну, если разрешаете…
Я резко развернулся и ударил Лисицкого кулаком в нос. И судя по хрусту, явно сломал. Можно, конечно, было в челюсть или в живот, но слишком уж эта гнида мерзко ухмылялась.
Добивать боярича не пришлось. Бедняга схватился за лицо, взвыл и почему-то принялся прыгать.
А один из его дружков тут же бросился на меня. Смело. Но глупо. Ему досталось кулаком в живот и сразу же, на всякий случай, локтем по виску. И этот не прыгал. Сразу упал.
«Руки помнят», — подумал я, глядя, как бедняга лежит и даже не пытается подняться.
Третий второкурсник испуганно на меня посмотрел и немного попятился.
— Подай фуражку! — прикрикнул я на него.
Он быстро поднял головной убор с земли, старательно отряхнул и протянул мне. Я надел фуражку и… вспомнил про капитана. Да уж, увлёкся.
Верещагин смотрел на меня с удивлением. Гриша с восторгом.
— Прошу прощения, ваше благородие, — сказал я. — Но вы сами разрешили.
— Я тебе ничего не разрешал, — возразил Верещагин. — Я вообще только что подошёл. Хотел вам сказать, чтобы осторожнее были. Ветрено на улице, можно упасть и лицо разбить. Сильно. И смотрю, некоторые из вас уже упали. Но это не страшно. Ежели в результате несчастного случая разбили себе что-то или сломали, то надобно идти в медпункт и получить помощь. Это нормально. Тут часто падают и лица разбивают. Бывает, руки-ноги ломают те, кто спокойно ходить не научился.
Лисицкий намёк понял; он, бросив на меня ненавидящий взгляд, побрёл в сторону медпункта, держась за нос. Дружки отправились было за ним, но капитан крикнул:
— Курсанты Коновалов и Жигунов, а вы куда собрались?
— В медпункт, ваше благородие, — ответил тот, которому я ударил в живот и по виску локтем. — Голова сильно болит.
— Хорошо, Жигунов, идите, — разрешил ему Верещагин, после чего обратился к Коновалову: — А на тебя, курсант, у меня другие планы.
— Планы? — удивлённо переспросил второкурсник.
