который царит на небе, где «звезды получают свой свет от солнца и обращаются к нему, своему просветителю, в своих движениях и в своем свечении». Они символизируют также ангелов, предстоящих перед Богом по чинам:
«Как от солнца звезды получают качество быть светлыми и светить во время своих периодических возвращений, так от Бога святые ангелы получают те лучи познания, которыми они просвещают сыновей человеческих».
Итак, небесные светила были созданы для человека: не только для нашей пользы, но и для того, чтобы красотой и действиями вдохновлять нас на познание Творца. Все это заставляет предполагать, что ненормально Богу вмешиваться слишком часто, чтобы изменить эту систему[154].
Проблема вмешательства Промысла была очень актуальна в VII в. Благочестие желало, чтобы все зависело от воли Божьей, но приписывать все божественной инициативе значило оставить слишком мало места для чуда. С другой стороны, это делало Бога ответственным за различия в характере и положении людей, а также за такие бедствия, как эпидемии, наводнения и землетрясения. Все более и более явно в хрониках проступает мысль, что такие бедствия — это, строго говоря, действия, не всегда соизмеримые с заслугами жертв. Чума косила грешников и невинных людей безо всякого различия. Таким образом, чем чаще ты ссылаешься на Божью справедливость, тем больше вынужден расширять сферу естественных действий, которыми Он управляет косвенным образом. Увеличение роли святых предполагало постоянное присутствие на горизонте врача и астролога — специалистов по физическим прогнозам, ошибки которых оправдывали обращение к дару святого и гарантировали сверхъестественный характер чуда[155]. Без тех и других риторика богословов и агиографов сильно потеряла бы свое очарование. Исследование такой «проблемной агиографии» показало, что ее инвектива против врачей не предполагает реальных усилий по замене врача святым[156]. Я думаю, что инвектива против астрологов должна восприниматься в том же ключе. В качестве примера процитируем финал одного из ответов Анастасия Синаита[157]. Хороший или дурной характер, по его словам, зависит от расы, среды обитания, стихий, климата, времен года:
«Поэтому такие качества, как разумность и целомуд- рие, — это от природы: святые отцы называют их не добродетелями, а физическими предпочтениями и преимуществами. Глупые эллинские астрологи утверждают в своих баснях, что они образуются у людей из-за движения звезд»[158].
Нападки на астрологов кажутся тут совершенно беспочвенными. Можно предположить, что автор боится согласиться с ними, когда использует привычный для них аргумент, приписывающий черты человеческого характера силам природы, которые, как утверждала астрология, подвержены влиянию звезд. В другом ответе, касающемся чумы, автор заходит так далеко, что допускает подобное влияние как зависящее от Божьей воли: «Пусть никто, услышав от нас о том, что мор происходит из воздуха, не подумает, что это происходит помимо Бога… Поэтому и то, что звезды и вся тварь производит естественным образом, совершается с согласия Бога»[159]. В «Шестодневе», который, возможно, принадлежит тому же Анастасию Синаиту[160], астрологическая интерпретация Быт. 1, 14 резко отвергается, но не опровергается, в пользу символической интерпретации звезд, согласно основному тезису этого труда, что творение мира есть прообраз Церкви[161].
Христианская космология VII в. завершается в VIII в. «энциклопедическим трудом» святого Иоанна Дамаскина «О православной вере», замечательным синтезом церковного и светского знания[162]. В главе 21 «О свете, огне, солнце, луне и звездах» содержится, в рамках подробного изложения астрономии, и опровержение астрологии[163]. Автор показывает себя крайним ригористом: звезды — это знаки изменений погоды, но никак не человеческих дел. «Мы же говорим, что они не причина происходящего: ни рождения становящегося, ни тления тленного». Но он продолжает: «Кто-то мог бы сказать, что они не причины, но признаки войн, и что качество воздуха, создаваемое солнцем, луной и звездами, разными путями создает различные смешения [четырех жидкостей], состояния и положения. Эти состояния, однако, зависят от нас: ведь они контролируются разумом и управляются им, изменяясь». Ригоризм тут также ослабевает. Текст о кометах, чуть ниже, идет в том же направлении.
«Часто образуются и кометы — некие знамения смерти царей: они не из появившихся изначально звезд, но образуются в то самое время по божественному повелению и снова исчезают».
Свидетель тому — Вифлеемская звезда: здесь Иоанн противоречит Василию Великому, который прямо говорит, что эта звезда не была кометой[164].
Наконец, святой Иоанн Дамаскин перечисляет знаки зо-диака, объясняет деканы, дает список домов и планетарных возвышений — это скорее уроки астрологии, чем астрономии.
Итак, труды великого защитника православия привели нас к той позиции, которая не очень далека от позиции Псевдо-Стефана Александрийского. И на то существуют вес-кие причины. Как и в случае с Псевдо-Стефаном и его современником Георгией Синкеллом, труды святого Иоанна Дамаскина демонстрируют сохранение интеллектуальной традиции Александрии среди христианских общин Ближнего Востока в течение VIII в.
Распространение этой традиции, которое привело подлинного Стефана в Константинополь, ввело и преподавание квадривиума в Палестине для использования греческими монахами и, возможно, даже в монастырях[165].
Наследники Стефана. Возвращаясь к подлинному Стефану, можно сделать вывод, что назначение этого великого александрийского ученого в Константинополь решило проблемы космологического и эсхатологического характера, которые требовали его навыков астронома и астролога. Сам момент и личность Стефана оказались благоприятны для той реабилитации астрологии, которую астрологи VIII в. попытаются сделать явной. Итак, возможно, что Стефан в конечном счете и стал тем философом, которого искала позднейшая традиция, — образцом для Иоанна Грамматика и Льва Математика.
Поэтому давайте вернемся к тому пути, который пролег от александрийских школ к этим философам эпохи второго иконоборчества. Этот путь, как мы видели, проходил через Христианский Восток, а не через Константинополь. Но неужели учение александрийского мэтра исчезло без остатка в том городе, где он закончил свою карьеру? Понятно, что интеллектуальная программа, инициированная Ираклием и Сергием, была отвергнута вместе с их моноэнергетистской и монофелитской политикой, как только надежды, вызванные поражением персов, потерпели крах в результате вторжения арабов. Ни сторонники, ни противники монофелитства более не были заинтересованы в развитии эллинской философии, самодостаточность которой была явно богопротивной, не способствуя при этом раскрытию замысла Провидения или восстановлению христологического единства Церкви. Нет никаких намеков на то, что Стефана кто-то заменил на его кафедре. Таким образом, литературная деятельность в Константинополе в
