об этом? Или он понимает, что матери будет неприятно, и молчит? Но от его внимания таким мелочам не укрыться. Возможно, даже упоминание моего имени расстраивает мать, поэтому все стараются хранить молчание. Может, имя Юханна вообще вызывает у матери беспокойство, будь то Юханна-лыжница или Юханна-диктор, услышав это имя, мать покрывается мурашками, матери повезло, что Юханннами зовут немногих. Не исключено, что в повседневности мать научилась отталкивать неприятные мысли обо мне, у нее многолетний опыт, но потом на экране телевизора появляется случайная гостья программы по имени Юханна, и к горлу матери подкатывает тошнота, сердце колотится, мать выключает телевизор и в поисках успокоения звонит моей сестре.
Вымарать меня из генеалогического древа они не могут.
Мать живет в доме номер двадцать два по улице Арне Брюнс гате. В Интернет-справочнике есть фотография этого дома. Эту часть города я знаю, но бываю там редко, разве что на автобусе проезжала, да и то, насколько я помню, не по самой улице Арне Брюнс гате. Это красное кирпичное здание. Оно накрепко впечаталось в мое воображение, а большего и не требуется. Чтобы увеличить расстояние между нами, я уезжаю в лесную избушку. Листва покраснела, как кирпич, однако в древесине по-прежнему прячется лето, лето прячется в древесине до конца октября, солнце просачивается в черные, просмоленные бревна – изнутри они цвета свежеиспеченного хлеба и человеческого тела – и живет там, сколько ему отведено, бревна накапливают солнечные лучи и тепло, когда я вхожу в избушку, я ощущаю это тепло. Путь туда из избушки намного дальше. Словно экспедиция в другой край, совершенная кем-нибудь другим. Как мать проживает неделю за неделей, я не знаю, но подозреваю, что график у нее не очень напряженный, мне также кажется, что Рут живет, как и большинство занятых работой людей, думаю, если мать отправляется гулять до обеда во вторник, то сопровождать ее некому. Осень – лучшее время года, свет чистый, а воздух холодит лицо, даже когда солнце греет. Если же оно прячется за тучу, сразу холодает, но когда туча плывет дальше, солнце возвращается и греет разум и сердце. Матери неизвестно, какая у меня машина, полагаю, мать вообще не интересуется машинами. Полагаю – вечно эта оговорка. Я все равно не стану парковаться поблизости, остановлю машину чуть поодаль, чтобы видеть, кто входит в подъезд, но так, чтобы они меня не заметили. В припаркованных машинах сидеть не принято. Разве что приехал забрать кого-нибудь и ждешь его, но тогда ни двигатель не глушишь, ни на парковочное место не заезжаешь – просто включаешь аварийку и прижимаешься к обочине. Водитель, который долго сидит в припаркованной машине, – зрелище необычное, и тем не менее никто все равно не обратит внимания. Как в шпионском фильме. Когда я прохожу по улице мимо припаркованных машин, то не проверяю, сидит ли кто-нибудь внутри, а смотрю вперед. И если я вдруг замечаю в такой машине водителя, то думаю, что он готовится ехать или вот-вот выйдет из машины и пойдет по своим делам. Но что, если водитель явно вознамерился просидеть там долго? Сочту ли я это удивительным или подозрительным? Если он будет разглядывать карту, то нет. Я беру с собой карту, планирую вылазку, словно составляю план преступления. Если я не найду места для парковки, то проедусь по кварталу и вернусь обратно. Возможно, придется немало покружить, такое часто случается на улицах, близких к центру. Если все же не найду места, то развернусь и уеду. В этом нет ничего постыдного. Я не смеюсь – сейчас сентябрь, но у меня дрожат руки. Когда солнце прячется за елками, немедленно холодает, я топлю чугунную печку на кухне и огромный камин в маленькой гостиной и спускаюсь к темной проселочной дороге, чтобы успокоить разум, шагаю с километр по дороге, темно не настолько, чтобы заблудиться, я слышу овечьи колокольчики. Другие избушки среди деревьев стоят темные, но, возвращаясь, я вижу огни моей собственной избушки, гостеприимный дымок из трубы, это зрелище успокаивает, хотя на сердце и в голове по-прежнему тревожно, когда я захожу в дом, там тепло.
Добираться туда сорок минут. Если ехать из города, то я уложилась бы в полчаса, но это совсем другое. Путь отсюда – это экспедиция, маршрут, по которому я никогда прежде не ездила. Сперва проселочные дороги, пологие и пустынные, потом машин прибавляется, я въезжаю в город, с непривычной мне стороны сворачиваю на шоссе, потом съезжаю с него. Сердце подскакивает к горлу, по мере того как я приближаюсь, оно колотится все сильнее, не знаю, чего я добиваюсь, как раз это я и пробую выяснить. В машину я села как-то иначе, не как обычно, что бы ни случилось, я узнаю о себе что-то доселе неизвестное, хорошо бы узнать это. Я еду не спеша, раздражая тех, кто едет за мной, сзади выстраивается хвост, и вдруг я на месте. Заставить себя поехать было трудно, и поэтому я будто бы ожидала, что отыскать будет сложно, на самом деле все иначе, я уже его проскочила, место ничем не примечательное, и парковка полупустая, но я не паркуюсь, я объезжаю квартал и медленно возвращаюсь на ту же улицу, проезжаю мимо дома номер двадцать два, красного кирпичного здания с совершенно обычным подъездом, еще круг по кварталу и в третий раз на улицу Арне Брюнс гате, мимо дома из красного кирпича. Заметив свободное место на парковке возле дома чуть дальше, я проехала мимо, на перекрестке развернулась и, вернувшись обратно, остановила машину так, чтобы видеть дом матери. Теперь он находился метрах в двадцати от меня, справа. Ноги дрожат, что я тут делаю, не знаю, жду мать. Она сейчас дышит меньше чем в сотне метрах от меня, если, конечно, она дома, если она жива, а если бы она умерла, я бы узнала. Дом окутан сном. По обе стороны от входа стоят квадратные деревянные вазоны, такие бывают возле офисных зданий, однако все указывает на то, что в этом пятиэтажном здании ничего, кроме обычных квартир, нет. В какой из них живет мать, я не знаю. Если внутри имеется лифт, мать может жить в какой угодно, а лифт там наверняка есть, судя по виду, дом недавно реставрировали. Десять больших балконов, утопающих в цветах, выходят на дорогу. Но с торцов тоже балконы и, наверное, с обратной стороны тоже, возможно, балкон матери смотрит как раз туда, где я сижу, но возможно, обращен к соседнему зданию, все
