Собственно, никакой особой загадки тут не было.
Разумовская давно уже входила в узкий круг лиц, которые по благословению нынешних хозяев жизни занимались пиаровскими компаниями на так называемом постсоветском пространстве. Они стимулировали одних персонажей, ставили клейма неисправимых на других, всячески рекламировали третьих. Они выдавали индульгенции и выносили приговоры. И это все очень хорошо оплачивалось. Хотя их действия на первый взгляд не всегда совпадали с интересами государства. Но жизнь быстро меняется - и то, что сегодня черным кажется, завтра белым становится. И наоборот. Так что, где ей сегодня быть, как не на киевском Майдане! И как я не догадался в Москве, куда она мчится по своим служебным надобностям?!
Вот только чего ее понесло на мороз, мою рассудительную и жесткую Анетту? Сидела бы себе в теплом офисе и контролировала. Это как раз в ее стиле. Неужели и ее расчетливую душу одолел оранжевый невроз?
Глава 8
Ордалия
[8]
Мои расчеты и планы оказались бессмысленной и зряшной ерундой. Все оказалось просто. Я шел по Крещатику, а навстречу мне шел Веригин. Все-таки Киев маленький город. Здесь все происходит на Крещатике или рядом с ним. Я думал о Разумовской и потому даже не заметил Веригина. Он сам окликнул меня.
- Пан Ледников, а вы здесь по какому случаю?
Остановившись, я какое-то время без всякого умысла недоуменно таращил на него глаза. На Женьке была вязаная шапочка, опущенная на самые глаза, которые скрывались за очками-хамелеонами, совершенно почерневшими под ослепительным киевским солнцем, отражавшимся от снежных сугробов.
- Веригин, ты, что ли! Здорово! Вот не ожидал! А ты тут чего?
Я очень непосредственно и убедительно хлопнул его по плечу. Благодаря Анетте мысли о воплях и поручениях Бегемота, естественно, вылетели у меня из головы, и наша встреча с Веригиным не могла при всем желании пройти более натурально.
Спустя несколько минут мы уже сидели в ближайшем ресторане, и он рассказывал мне о своих впечатлениях от оранжевой революции. Надо признать, он быстро врубился в тему. Он был умный, непредвзятый и честный наблюдатель. А еще он умел анализировать и обобщать. И не боялся это делать. Хотя в нынешней ситуации нормальному русскому человеку данное занятие не могло быть приятным.
Когда мы пропустили пару рюмок, я сказал:
- Я читал твой последний репортаж в «Эхе».
Веригин лишь скривился в ответ.
- Да нет, правда. Что ты рожу кривишь? В принципе все точно. И красочно - с деталями, с картинками…
Тут я поймал себя на мысли, что на самом-то деле готовлюсь к другому, настоящему разговору. А необязательные слова про его репортажи - это так, то ли проверка боем, то ли усыпляющий газ.
- Очень трогательное замечание, - поежился Веригин. - У нас на филфаке был преподаватель Вальдемар Федорович Велик, который на наших контрольных работах писал что-то вроде «Очень красиво и старательно. За что вам большое спасибо». Таким манером он демонстрировал, что относится к нашим усилиям примерно как к детским каракулям. Никакого другого смысла он в них не видел.
- Ладно, не кокетничай, мне действительно понравилось.
- А ты не юродствуй, понял! - как-то уж слишком яростно выдохнул он. - Что там может нравиться? А то мы с тобой не знаем, как сии блюда готовятся. У моих нынешних начальников принцип четкий: «Чтобы было, как в «Коммерсанте». Вот я им и впариваю. Рецепт простой. Бесконечный циничный стеб, живописные детальки, чтобы было «смачненько», как украинцы говорят. А еще - видимость объективности. Объективность, но такая, чтобы ясно было, кто тут наш, а кто чужой. Делов-то! Мне тошно становится, когда вижу, как ловко я насобачился варить эту бурду. Я даже стал иногда думать, что по-другому уже и не умею.
- Ну ладно, ты хоть объясняешь людям в Москве, что тут действительно творится, на самом деле.
- А ты думаешь, им это нужно? Представляешь, в редакции перед отъездом люди у меня спрашивали, какая разница между Ющенко и Януковичем. Им надо было это растолковывать. И именно они сегодня полируют мои тексты. Им виднее, кто прав, кто виноват. Что нужно, а что не нужно украинскому народу!
- Я тебе говорил, когда уходил из «Эха», с кем ты остаешься. С этими ребятами уже тогда все было ясно.
- От тех ребят в газете уже никого не осталось. Они разбежались сразу, как только начались проблемы с деньгами, - засмеялся Веригин.
- Ну да, а на их место пришли точно такие же. А потом и эти сбежали. И пришли новые. Но опять такие же. Старик, в этом деле уже ничего не переменится. Тут, во-первых, взломан генетический код. Теперь они плодят только себе подобных. Другим неоткуда взяться. А во-вторых, даром, что ли, журналистика все больше становится женской профессией. Ты посмотри на составы редакций - одни бабы. Маша, Алиса, Лена, Катя, Дуня, Рита, Фекла… И вдруг среди них какой-нибудь Игнат! Или Трофим. Представляю я себе этого Игната!
- Ты представляешь, а я с ними работаю.
- А с другой стороны, какую уж такую ценную мысль тебе не дают донести из Киева до российской общественности? Она у тебя есть, эта мысль? Если честно?
Веригин на какое-то время призадумался, видимо, прикидывал, достоин ли я этого самого откровения. Похоже, кое-что внушающее доверие во мне еще было.
- У меня ощущение, что там, в России, вообще не понимают, что тут происходит, - сказал он. - Не понимает никто. В том числе на самом верху. И потому столько глупостей и ошибок. Но что поделаешь, если наши ребята, облеченные властью, просто не представляют себе, что такое национальный вопрос?! То есть они про это слышали, конечно, но никогда не щупали по-настоящему, собственными пальчиками. А тут, извините, самому нужно за вымя подержаться, самому в этом пахучем навозе повозиться. Ты думаешь, они представляют себе весь этот клубок фобий, страхов, комплексов, маний, которые складывались веками? Оттачивались до неуязвимого совершенства? Как же! Не знают они, что это такое, не пробовали! И потому не могут знать, что тут вот, на Майдане, на самом деле происходит.
Мои наводящие вопросы Женьке давно уже не требовались. Так что мне оставалось только слушать.
- Как всякая революция, это «помаранчевое» действо не поддается какому-то единому определению. Тут много всего намешано - и хорошего, и подлого, и правды, и вранья… Но есть главный смысл происходящего. Есть ядро. Есть суть, которую превозмочь уже будет невозможно, чем бы все ни закончилось. Ты пойди на Майдан, и тебе все будут радостно объяснять, что там нет ничего антироссийского. А тем более - антирусского. Что тут половина людей с русскими фамилиями, а чуть ли не все говорят по-русски. И все это так, но… Но просто они не хотят больше быть русскими и с русскими. Всего-навсего. Они отказываются от русской судьбы, от ноши русского человека. От его тягот и долгов, от проклятий и торжеств, от святынь и преданий! Отказываются окончательно. Напрочь! Уже навсегда. Они хотят быть другими людьми. Больше того, убеждены, что они уже другие. Не убеждены даже, а - верят. А с верой спорить бессмысленно.
