Я сломлена. Я режу себя, чтобы убежать от мыслей в собственной голове. Когда меня захлестывают эмоции, я не могу с ними справиться. Воспоминания такие яркие… Единственный способ заглушить их — порезаться. Я не знаю почему. В первый раз это произошло случайно. Но когда я это делаю, я чувствую себя спокойнее. Я ощущаю больше покоя, чем в любое другое время. Почти в любое другое время.
Я чувствую, как по моему лицу текут слезы.
— Я пойму, если ты хочешь, чтобы я ушла. Я могу позвонить Брэю, он приедет за мной. — Я даю ему возможность избежать продолжения этого разговора.
— Ты не уйдешь, Элла. Мы собираемся поговорить об этом. Мне все равно, насколько сломленной ты себя считаешь. Я считаю, что ты — мое совершенство.
— Ты еще не знаешь, насколько я сломлена, Дин.
— А ты не понимаешь, на что я готов пойти ради тебя.
Глава восьмая
Дин
Элла склоняет голову набок, ее темные карие глаза пытаются распознать ложь в моих словах. Она может пытаться сколько угодно. Но не найдет ничего, кроме правды.
— Почему именно сейчас? Почему ты вдруг захотел меня именно сейчас? Когда четыре года назад ты оставил меня. Ты бросил меня, мудак! Ты ушел, даже не оглянувшись. — Повысив голос, она швыряет стакан через всю комнату. Он разбивается, ударяясь о стену, и осколки падают на пол.
Я не двигаюсь. Я не вздрагиваю. Если ей нужна гребаная груша для битья, я с радостью ею стану. Кроме того, я заслужил ее гнев. Я заслужил ее недоверие.
Я слежу за ее движениями, когда она начинает вышагивать по комнате, готовый поймать ее, если она попытается выйти за дверь. Она может злиться, может проклинать меня сколько угодно. Но чего она не может сделать, чего я не позволю ей сделать, так это уйти.
— Ты вырвал мое гребаное сердце и растоптал его! — кричит она, начиная швырять в меня книги с журнального столика. Каждый раз она промахивается. В чем Элла никогда не была хороша, так это в игре с мячом. Она не может попасть в цель и никогда не могла.
Я молчу, наблюдая за ней. Она как зверь в клетке, вся ее ярость по отношению ко мне выходит на поверхность. Она много лет подавляла ее, но сейчас наконец-то может выпустить ее наружу. А потом, надеюсь, расстанется с ней насовсем.
— Я бы сделала все, чтобы быть с тобой тогда. Почему? Почему, черт возьми, ты ушел от меня? — Она переворачивает стеклянный кофейный столик и испускает разочарованный крик, когда он не разбивается.
Повернувшись, она смотрит на меня — смотрит прямо в глаза — и шепчет:
— Ты был мне чертовски нужен. Ты был мне нужен, а ты меня бросил. — Ее слова разрушают все, что осталось от моей души. Что, черт возьми, я сделал с единственной женщиной, которую всегда любил?
Она падает на пол и рыдает. Видеть ее такой, видеть, что я, бл*дь, с ней сделал, — это уничтожает меня. Я подхожу к ней, наклоняюсь и поднимаю ее на руки. Усадив ее к себе на колени, я прижимаю ее голову к своей груди и даю ей выплакаться.
Не знаю, сколько мы так просидели. Мои ноги онемели, но я ни за что не сдвинусь с места, ни за что, черт возьми, не отпущу ее. Я даже не замечаю, что тоже плачу, пока она не поднимает на меня красные от слез глаза. Элла проводит большим пальцем по моей щеке и вытирает слезы.
Это гребаное прекрасное создание с разбитым мной сердцем, которое я держу в объятиях, все еще хочет меня утешить.
— Я никогда не смогу простить себя за то, что ушел. Обещаю делать все, что в моих силах, каждый день, до конца нашей гребаной жизни, чтобы загладить свою вину перед тобой. Чтобы показать тебе, как сильно я тебя, бл*дь, люблю. Я люблю каждую мелочь в тебе, Элла. Всегда любил. И всегда буду.
Развернув ее так, чтобы она лежала на мне, я обнимаю ладонями ее лицо и прижимаюсь к ней губами. Ее мягкие, пухлые губы стали еще мягче от слез, а на губах остался соленый привкус. Проникая языком в ее рот, я стону, когда наши языки переплетаются. Мы недостаточно близко. Мне нужно больше. Мне нужно все. Я пытаюсь передать в этом поцелуе, как сильно я ее люблю, пытаюсь показать ей своими прикосновениями, какая она для меня чертовски особенная.
Поднявшись, я несу ее в ванную. Я не перестаю целовать ее лицо, шею, все, до чего могут дотянуться мои губы. Включаю душ, и вода льется на нас с потолка. Я не жду, пока она нагреется.
Зайдя внутрь, я прижимаю ее к стене душевой кабины. Вода каскадами стекает по нам обоим, очищая нас, смывая прошлое и крестя нас новым будущим.
Когда ее ноги обвивают мою талию, а ее руки погружаются в мои волосы, член напрягается в мокрых джинсах, желая освободиться. Чтобы найти свой дом. Вжимаясь в ее киску, я наслаждаюсь тем, как она стонет мне в рот, хлопок ее платья прилипает к коже и демонстрирует все ее мягкие изгибы. Мне нужно избавиться от этой гребаной одежды.
Подойдя к сиденью в другом конце душевой, я усаживаю ее. Опустившись перед ней на корточки, я медленно поднимаю ее платье. Наши глаза соединяются. Наши души соединяются, и так было всегда. Она не останавливает меня, пока я снимаю платье. Когда влажная ткань сползает к груди, ее руки поднимаются. Я срываю платье с ее головы и бросаю его себе за спину.
Упав на колени, я безмолвно смотрю на гребаную богиню, сидящую передо мной. Красивая, золотистая кожа. Изгибы во всех нужных местах. На ней черное белье, и оно ей так идет. Ее грудь вздымается и опускается при дыхании, я вижу ее соски сквозь кружево лифчика. Они дразнят меня, умоляя уделить им внимание.
— Ты чертовски великолепна, принцесса. Твое тело — нетронутый холст, который я хочу разрисовать своим чертовым языком. Ты просто совершенство. — Я так заворожен тем, какая она. Я мог бы сидеть здесь и пялиться на эту красоту весь гребаный день. Мой язык увлажняется, когда я опускаю взгляд вниз, на ее киску, виднеющуюся сквозь тонкое черное кружево трусиков.
Она начинает сводить ноги. Но этого, бл*дь, не произойдет. Этот маленький кусочек черного кружева совершенно не скрывает ее киску. Мне не терпится попробовать ее на вкус. Я хочу, бл*дь, поглотить
