до старого дома, и желчь подступает к моему горлу при виде окровавленных следов, ведущих к двери. Роман останавливает машину, и дрожь пробегает по мне.
— Ты в безопасности, — напоминает мне Маркус, его мягкие пальцы на моей коже ощущаются как миллион крошечных ножей.
Качая головой, я пытаюсь сосредоточиться на чем угодно, только не на доме. Я не могу войти туда, но и не могу остаться здесь одна. Страх… черт, страх всего. Это слишком. Мне просто необходимо сегодня поплакать, переполниться эмоциями. Мне нужно хорошенько выспаться и немного поесть, а после этого я вернусь. Я научусь оставлять все это позади и двигаться дальше, а пока у меня есть полное право быть чертовски разбитой.
Роман и Леви широко распахивают двери и выходят из внедорожника, в то время как я остаюсь сидеть на коленях у Маркуса, меня охватывает нерешительность, но когда парни начинают приближаться к дому, и я чувствую, что в безопасности, я неохотно слезаю с колен Маркуса и выбираюсь из внедорожника.
Доу ждет нас на маленьком крыльце, ее язык высунут изо рта, так как она запыхалась от долгого бега. Леви останавливается возле нее и откручивает крышку бутылки с водой, а затем оглядывается по сторонам. Он находит разбитый горшок, который выглядит так, будто ввязался в драку с оружием и не вышел из нее победителем, хотя он все еще достаточно глубок, чтобы служить миской для воды. Он наполняет ее, сколько может, и Доу тут же ныряет в воду, ее длинный язык отчаянно зачерпывает прохладную воду в рот и это мгновенно заставляет меня позавидовать ей.
— Вот, — бормочет Леви, видя выражение моего лица, и протягивает мне то, что осталось от бутылки. Я грациозно беру ее и подношу к губам, прохладная вода мгновенно смачивает мое воспаленное, пересохшее горло и делает дыхание в миллион раз легче.
Не желая расставаться с ней, я держусь за бутылку, как за защитное одеяло, когда Маркус подходит ко мне сзади. Дверь оставили приоткрытой, и Роман толкает ее, позволяя ей до упора открыться, прежде чем заглянуть внутрь.
Ужас наполняет меня при мысли о том, что он, должно быть, видит внутри, и я наблюдаю, как его брови выгибаются, интрига проступает на его красивых чертах.
— Что за чертовщ…
Я вздрагиваю, когда он умолкает. Не нужно быть гением, чтобы понять, к чему он клонил. Я гребаная дикарка. Большинство людей в моей ситуации просто пырнули бы парня ножом, но не я. Мне пришлось отрезать половину его гребаной ноги.
Что, черт возьми, со мной не так?
Роман переступает порог, и мы следуем за ним.
— Ты уверена, что все мертвы? — Спрашивает Леви, когда его взгляд останавливается на мужчине, прислонившемся к стене, сидящем в луже собственной крови, а его икроножная мышца, идеально срезанная, покоится у его ноги. — Других охранников не было?
Я качаю головой, не в силах отвести взгляд от мужчины.
— Я… Я думала, что уложила их всех, но потом тот парень снаружи…
Леви кивает, когда я замолкаю, понимая то, что не было произнесено вслух — что я была далеко не так скрупулезна, как следовало бы, и они должны быть готовы к тому, что кто-то может выскочить в любой момент, чтобы попытаться закончить работу. Хотя мысль о том, что это произойдет сейчас, когда парни здесь, пугает меня уже не так сильно, как раньше.
Руки опускаются мне на талию, и я чувствую, как Маркус подходит ко мне сзади, когда я оглядываюсь через плечо на человека без икры на полу.
— Ну, трахни меня в задницу и зови меня Фредом, — сияет он, его пальцы сжимаются на моей талии с величайшей гордостью и уважением. — Ты все это сделала сама?
Я сглатываю и снова смотрю на него, пытаясь прочесть по его лицу, чтобы убедиться, что мне это не мерещится.
— Я, эээ… да.
— Черт возьми, — бормочет он, изумленно качая головой. — Посмотри на эти брызги и расположение. Это как гребаное произведение искусства. Это невероятно. Я сам не смог бы сделать это лучше. — Его взгляд опускается, чтобы встретиться с моим, он хмурит брови, и на краткий миг я могла бы поклясться, что в его взгляде мелькает нервозность. — Ты… — он вздрагивает, делая паузу для самого быстрого вопроса. — Ты хотела бы, чтобы я забрал срезанную мышцу? Я могу сохранить ее для тебя, как гребаный трофей. Я знаю, что язык в моей комнате выводит тебя из себя, но это… блядь, детка. Если ты этого не хочешь, я возьму ее для себя.
Я выгибаю бровь, потребность чувствовать вину за то, что я сделала, быстро исчезает.
— Знаешь, искренность в твоих глазах иногда заставляет меня забыть, насколько ты ненормальный на самом деле, — говорю я ему. — Возьми это мышцу. Она вся твоя, но, чтобы ты знал, эта штука не поедет со мной домой в машине. Ты можешь привязать ее к крыше.
Маркус улыбается мне так, словно все Рождественские праздники наступили одновременно.
— Я собираюсь выгравировать твое имя на его коже и выставить его напоказ, — говорит он мне, как будто это величайшая честь. — Я когда-нибудь говорил тебе, какая ты чертовски невероятная? Каждый раз, когда ты попадаешь в какую-нибудь дерьмовую ситуацию и я думаю, что ты вот-вот сломаешься — ты идешь и делаешь что-то, что сводит меня с ума. Срань господня, детка. Если ты не позволишь мне боготворить тебя до конца твоей чертовой жизни…
— Если ты закончил возбуждаться из-за ноги парня, — бормочет Роман, которому надоело всепоглощающее обожание брата. — Нам нужно проверить этот дом.
Маркус закатывает глаза, но, тем не менее, берет меня за руку и ведет через дом. Я внимательно наблюдаю за парнями и вижу, как они молча осматривают каждую комнату, пытаясь понять смысл всего, что произошло, просто глядя на беспорядок, который я оставила после себя. Они не задают вопросов, а я, черт возьми, не даю ответов, но мне это и не нужно.
Они заглядывают за каждую дверь, не оставляя камня на камне, проверяя каждую мелочь, которую я упустила. Номера телефонов, нацарапанные на рваной бумаге, количество посуды в раковине, мусор, разбросанный по всем комнатам. Разочарование на лицах каждого из них говорит о том, что они не нашли того, что искали.
— Пошли, — наконец говорит Роман. — Давай проверим подвал, а потом сможем убраться отсюда. Шейн выглядит так, будто ей не помешали бы приличная еда, душ и собственная гребаная кровать.
Мальчики кивают, и когда Роман тянется к маленькой ручке, ведущей в подвал, мое сердце разрывается,
