тело. Ты любишь ходить по своей комнате в костюме Евы и спишь точно также, зажимая между ног вторую подушку. Ох, Ми, не красней, многие так делают. И то, что дальше делаешь… тоже, — его голос повсюду, это уже не шепот, потому что я отлетаю все дальше от Леона на качели и испытываю двойной стресс из-за морального и физического давления.
Но я не чувствую страха. Так странно. Мне даже нравится бесконечное ощущение полета, и даже тьма звездного неба не кажется мне устрашающей, когда Леон рядом. Я боюсь темноты, когда я одна. Потому что в слепой темноте больше никого нет рядом.
В детстве я плохо видела, но все же видела, и врачи совершили чудо во время операции. Я сделала ее вовремя, несмотря на то, что риски были огромны. Засыпая в спальне ночью, когда была ребенком — я ощущала этот мир так, словно его нет. Кромешная тьма, которая приводила меня к паническому страху, настолько сильному, что я была не в силах позвать на помощь.
В тот момент, когда я начинаю ловить нереальную эйфорию от ощущений полета, Леон резко останавливает движение качели.
— Ты трогаешь себя перед сном, чтобы крепче заснуть. Твои губы кричат имя… какое имя, Эмили? — вкрадчивый шепот заставляет меня замереть, только тяжелое дыхание выдает весь спектр эмоций.
— Имени нет, — тихо признаюсь я. — Правда.
Когда я фантазирую, удовлетворяя потребности своего тела, я никогда не делаю это представляя с собой конкретного мужчину. Обычно, это собирательный образ. Так называемый идеал.
— Теперь оно будет.
— Леон, — я ощущаю его ладонь, обхватывающую мою шею, мягко и жестко одновременно.
— Неправильный ответ.
— Леонель?
— В нашей семье все мужчины имеют двойное имя.
— Почему? Какое второе?
— Древнее поверье. Наши предки считали, что посторонним нельзя знать имя, данное ребенку при крещении. Таким образом, недоброжелатели якобы могли наслать порчу или сглазить будущего наследника. Поэтому первое имя всегда обрамляли защитой. И оно оставалось только для избранного круга лиц, или официальных документов. К тому же, часто ребенка называли так, как хотели и в честь кого-нибудь выдающегося в истории рода.
— Ты скажешь мне? — мой голос предательски дрожит. Не знаю почему, но я покупаюсь на такой банальный прием, в голове неистово мелькают мысли, что я особенная. Он расскажет мне свое второе имя, о котором не знает Келли.
— Дэмиан. Дэмиан Леонель Годенштерн, — из его уст все звучит как завораживающая музыка, или это алкоголь в моей крови все делает таким интересным и захватывающим. Не скажу, что выпила много, но эффект определенно есть.
— Хочешь, можешь задать мне любой вопрос. Несправедливо, что я знаю о тебе куда больше.
— Скольких женщин ты регулярно приводишь сюда, и устраиваешь им допрос с пристрастием? — спрашиваю первое, что приходит в голову.
— Ты первая, — ни секунды не думая, выдает Дэмиан.
— Ну нет. Не поверю никогда, — презрительно фыркаю.
— Клянусь своей кровью, — на одном дыхании отрезает Леон. — Более того, для меня самого это особенное место. Можно сказать — храм души. И когда-нибудь ты узнаешь, почему.
Господи, с таким умением закручивать интригу на пустом месте, ему нужно писать триллеры.
Аж под ложечкой сосет — настолько я хочу узнать, почему.
Внезапно, я запрыгиваю на качели, вставая на сидение ногами. Хочу сама покачаться, уже соскучилась по ощущению полета. Вошла во вкус.
Леон обходит аттракцион и встает напротив меня — между качелями и пропастью, преграждая мне путь к обрыву. Судя по его взгляду, он больше не хочет, чтобы я рисковала жизнью. Очевидно, что делать это я могу лишь в его руках и под четким контролем.
Так странно… сейчас, я нахожусь выше него, и смотрю на него слегка сверху вниз. Приятно ощущать свое превосходство над столь энергетически сильным молодым мужчиной. Страшно представить, каким он станет через лет пять. Сейчас я еще ребенок, да и у него, судя по гоночным увлечениям, преобладает вальс гормонов и юношеский максимализм. Сколько ему? Двадцать один? На несколько лет старше меня…
Мой мыслительный процесс резко обрывается, когда Дэмиан обхватывает мои бедра ладонями. Тянет на себя, заставляя инстинктивно обвить его торс ногами. От испуга и неожиданности, я буквально падаю в его руки. Не проходит и десяти секунд, как Лео преодолевает расстояние от качели до «серебряной пули» и опускает меня задницей на капот.
— Drunk in love, — усмехнувшись у моих губ, произносит он, заставляя «пулю» сменить негромкий трек.
— We be all night. Looooove, loooooove, — начинаю напевать я, испытывая не только жуткое желание сбежать прямо сейчас, но и безудержное веселье.
Алкоголь словно срывает внутри защитные механизмы и предохранители.
— Заметь, не я это сказал, детка.
— Мы не можем, Леон, — упираюсь ладошками в его грудь. И весьма зря. Это восхитительное чувство — ощущать под своими пальцами его крепкую мускулистую грудь, словно выкованную из стали. — Мы не можем, я помолвлена.
— Я тоже, — тихо отвечает он, словно приглашая меня сохранить наш секрет.
Леон
Смотреть в ее сапфировые глаза даже приятнее, чем на все картины в моей коллекции. По крайней мере сейчас, когда я возбужден до предела и мечтаю оказаться внутри ее сопротивляющегося, невинного, податливого тела. Насыщенно синий, словно разбавленный молоком — ее глаза меняют цвет. Рисуя их, я бы работал мелкими мазками, а в конце добавил бы сияющих вкраплений. Два гребанных бриллианта, у которых нет дна и огранки… но я отточу каждую эмоцию, что отражается в ее глазах. Они для меня, только для меня сейчас.
— Лео, не смотри на меня как зверь на свой ужин, — тихо просит она, стараясь воздвигнуть стену между нами. Часть ее до сих пор верит, что эта ночь не разделит ее мир на «до» и «после».
— Тебе не повезло, потому что я очень голоден, — признаюсь я, бесстыдно разглядывая каждый обнаженный миллиметр ее тела. Хочу сорвать все жалкие тряпки и скинуть их в пропасть. И одновременно, не тороплюсь, наслаждаясь видом холеной, гладкой, слегка загорелой кожи. Облизываю глазами, пока только ими. Я ждал слишком долго, довольствовавшись пиксельными изображениями с камер. И я не наблюдал за ней часто. Это шоу по названием «Эмили Моран» всегда было для меня личным guilty pleasure. Нечто виновное, запретное, но до боли манящее. Вредная привычка или та самая «запрещенка», от которой хочется избавиться или хотя бы не злоупотреблять.
Я трахал десятки девушек и женщин: юных, зрелых, невинных, опытных, силиконовых и натуральных — и все они были способны лишь приглушить, но не утолить мой голод.
Многих из их лиц я не помню.
И
