Книга Государство строгого режима. Внутри китайской цифровой антиутопии - Джеффри Кейн

«После окончания беспорядков я включил телевизор, – рассказывал Тахир Имин, – и увидел, как губернатор [Синьцзяна] с опущенной головой называет протестующих террористами. Все остальные телеканалы были отключены».

В 2009 году китайскому правительству пришлось реагировать на события в Синьцзяне. На тот момент власти еще не умели упреждать социальные волнения. Но с наращиванием технологической базы в последующие годы все изменится. Китай твердо намеревался не допустить, чтобы Синьцзян оставался своенравной, мятежной провинцией, что сделало регион очевидной целью для создания надзорного государства.

[ ]

К счастью, университет Майсем в уютном столичном Пекине находился далеко от беспорядков. В мае 2009 года она и ее друзья услышали, что Ильхам Тохти, выдающийся профессор экономики и уважаемый уйгурский интеллектуал, каждую субботу читает открытые лекции в Китайском университете Минцзу. Просторная лекционная аудитория, в которую в назначенный день вошла Майсем, была забита толкавшимися студентами, пытающимися найти свободное место.

Профессор Тохти неторопливо вошел в аудиторию, держа в руках стопку книг. Волосы его были слегка взлохмачены, и, судя по выражению лица, профессор был обеспокоен. Тохти не обладал впечатляющим физическим сложением, которое, как казалось Майсем и пришедшей с ней подруге, должно отличать человека, вызывающего всеобщее восхищение. Он был «невысоким и даже полноватым, – отмечала подруга Майсем, – и не сказала бы, что у него было особенно привлекательное или одухотворенное лицо».

Но голос Тохти звучал властно и резко.

«Мне все равно, полицейские ли вы, шпионы или любители коммунистической партии. Действительно все равно, – начал он. – Мы вместе построили эту нацию. На моей лекции вы для того, чтобы это усвоить».

В январе 2011 года Ильхам Тохти написал: «Я люблю эту землю, взрастившую меня. Но беспокоюсь, что мою родину и страну ожидают смута и раскол. Надеюсь, что Китай, переживший множество невзгод, станет великой страной гармоничного межэтнического сосуществования и создаст прекрасную цивилизацию».

Родившийся в 1969 году в благополучной семье на западе Китая, Тохти вырос в многоквартирном доме для государственных служащих, где местные мусульмане-уйгуры проживали рядом с доминирующей этнической группой – ханьцами. Его отец, ветеран войны, трагически погиб во время «культурной революции» в 1971 году в возрасте двадцати восьми лет. Тохти писал: «Старшее поколение не распространялось о прошлом… Поэтому, хоть мы и гордились нашим отцом, я не знаю, каким он был человеком и как погиб». Многие члены семьи Тохти, включая одного из его братьев, невестку, а также племянников и племянниц, занимали видные посты в Министерстве общественной безопасности – могущественной государственной структуре, выступающей в роли главного правоохранительного органа Китая.

Окончив в 1991 году колледж с дипломом по географии, Тохти преподавал экономику развития и учился за границей в Южной Корее и Пакистане. Он самостоятельно научился говорить на английском, корейском, японском, урду (язык жителей Пакистана) и русском. Параллельно занимаясь коммерцией, он сколотил небольшое состояние на китайском фондовом рынке, осуществляя небольшие инвестиции и извлекая выгоду из экономического бума в Китае.

Тохти был близок к тому, чтобы открыть собственное дело. Но ситуация в стране беспокоила его: «Во время моих обширных путешествий я был очевидцем множества этнических конфликтов и убийств, политических беспорядков и провалившихся социальных преобразований. И я все больше желал посвятить все свои силы исследованию Синьцзяна и Центральной Азии, чтобы трагедии, произошедшие за рубежом, не повторились в Китае».

Тохти получил известность как социальный критик и начал подвергаться преследованиям властей. В 1999 году ему запретили публиковать статьи. Затем он на четыре года был отстранен от преподавания в его альма-матер, престижном университете Минцзу, лишившись основного места работы.

«Как только он начал заниматься общественными проблемами, мы отдалились друг от друга, – рассказала мне его дочь, Джухер Ильхам, которая сейчас живет в пригороде Вашингтона. В то время она была подростком, жила в Пекине и у нее были близкие отношения с отцом. – Я очень переживала. Мне нужна была родительская любовь. Но он не вылезал из-за компьютера. Я стала плохо себя вести. Иногда [когда] он хотел показать мне что-то связанное с его работой, я хлопала дверью и уходила».

Осознавая, что его уникальное положение в этнической группе, где «немногие… имели возможность получить качественное образование», способно помочь общему делу, Тохти влился в общий хор пользователей еще только зарождающегося интернета, стремившихся высказать свое мнение. В 2005 году он создал популярный сайт под названием «Уйгур-онлайн», пригласив ханьских и уйгурских интеллектуалов на форум для обсуждения острых тем, даже если их взгляды и мнения расходились.

«Они [мои родственники] часто с горечью упрашивали меня поменьше высказываться публично, – сетовал Тохти. – Они хотели, чтобы я занимался своими делами и сосредоточился на зарабатывании денег».

Тохти призывал к сдержанному, разумному, толерантному подходу. Взрывной экономический рост последних двух десятилетий повлек за собой разрушение социальных структур семьи и общины, массовую миграцию в города в поисках достатка и возможностей и, как следствие, «воровство, карманные кражи, торговлю наркотиками, наркоманию и проституцию».

Казалось, люди больше не доверяли друг другу.

Тохти был свидетелем того, как ханьцы, входившие в бинтуань (Синьцзянский производственно-строительный корпус), возводили новые пригороды и фермы и управляли своей военизированной организацией. Бинтуань считал себя цивилизаторской силой в синьцзянском пограничье. Но эта организация, насчитывающая 2,7 млн членов, состояла в основном из приезжих ханьцев, продвигавших политику вытеснения уйгуров с их родных земель.

Уйгуры рассказывали мне, что термин «бинтуань» вызывал у них чувство безысходности и гнев. Коммунистическая партия Китая основала эту организацию в 1954 году как военизированное формирование, состоящее из переведенных в резерв солдат, с целью строительства школ, больниц и дорог. Кроме того, она намеревалась переписать историю: показать Китай великодушной державой, которая, как ложно заявлялось, контролировала Синьцзян на протяжении более двух тысяч лет. В действительности земли, известные нам сегодня как Синьцзян, управлялись тюркской, монгольской и маньчжурской империями; милитаристским режимом, поддерживаемым Советским Союзом; а временами были и независимыми, до того как туда пришла Китайская коммунистическая партия, в которой доминировали ханьцы.

В 1950 году партия захватила власть в Синьцзяне и попыталась усмирить регион. В течение 48 лет в соответствии с указаниями регионального правительства бинтуань расширял и укреплял свой контроль над крупными земельными владениями и стратегическими водными путями, что обеспечивало ему политическую власть над местным населением. Затем, в 1999 году, Государственный совет Китая повысил политические полномочия бинтуаня, уравняв его бюрократический статус с региональными властями Синьцзяна и тем самым превратив его в «государство в государстве».

При посредничестве бинтуаня в 1990‐х и 2000‐х годах ханьские мигранты целыми поездами хлынули на «китайский Дикий Запад», заселяясь в новые помпезные многоэтажки. Тем временем потрясающие древние города Синьцзяна ожидала «реконструкция»: это означало, что их снесут бульдозерами под предлогом антисанитарии и неустойчивых фундаментов. Обе стороны относились друг к другу со все большими подозрением и враждебностью. Ханьские переселенцы считали уйгуров отсталыми религиозными фундаменталистами, а уйгуры смотрели на ханьцев как на алчных оппортунистов, вытесняющих их с исторических земель.

Ильхам Тохти превратился в непримиримого критика бинтуаня, рискнув бросить вызов могущественной организации. Он называл бинтуань «откатом к шести десятилетиям централизованного экономического планирования; избыточной бюрократией, насаждаемой в угоду корыстным интересам и восхваляемой политическими пропагандистами».

«Обстановка вокруг него [бинтуаня] одновременно странная и пугающая, – писал Тохти в одном из своих эссе 17 января 2011 года. – Ситуация постепенно ухудшается, все меньше и меньше людей осмеливаются высказываться на этот счет».

Несмотря на открытую борьбу с потенциально опасной военизированной структурой, Тохти не хотел, чтобы его воспринимали как политического лидера. Как представитель академической среды, он всего лишь стремился способствовать благим идеям сдержанности, разумности и примирения.

«Он хотел, чтобы его воспринимали как центристскую, невоинственную фигуру, способную помочь преодолеть разногласия, – сказал мне Тахир Хамут, знающий Тохти лично. – Он не агитировал за борьбу или независимость, зная, что для достижения цели, для создания нации необходимо работать сообща – даже с теми, с кем вы не согласны».

«Он воплощал собой лучшие образцы наиболее просвещенного мышления, – говорил мой уйгурский переводчик