с меня и третью шкуру спустит. Две-то Мотяков спустил.
Федор Иванович рассмеялся, его дружно поддержали остальные.
— Мотяков, вот так показали тебе кузькину мать, — сквозь смех говорил Федор Иванович. — Ты сапоги-то свои сшил случаем не из шкуры Кузькина?
— Его шкура на кирзовые сапоги и то не годится, — мрачно сострил Мотяков, а сам так поглядел на Живого, будто хотел сказать: «Ужо погоди, я тебе покажу такую кузькину мать, что слезами красными обольешься».
Федор Иванович вынул из кармана бумагу и показал ее Мотякову:
— Кто писал это твердое задание?
— Тимошкин, — по-солдатски ответил Мотяков.
— А кто подписывал?
Мотяков с минуту разглядывал свою подпись и выдавил наконец:
— Я.
— Так вот за это твердое задание мы с тебя штаны спустим, — и деловым тоном приказал Демину, кинув на Живого: — Сперва решим с ним.
— Проходите, товарищ Кузькин!
Демин пропустил Фомича в свой кабинет.
Народу ввалилось много, все расселись вдоль стен. «Как в шеренгу вытянулись», — подумал Живой. Ему приказали остаться у торца длинного стола, покрытого зеленым сукном. На противоположном конце на секретарское кресло сел Федор Иванович, рядом с ним — Демин. Мотяков теперь пристроился на отшибе, и Фомич глядел на него как бы с вызовом даже.
— Ну, докладывайте, Гузенков, что у вас с Кузькиным? — сказал Федор Иванович.
Михаил Михайлович шумно откашлялся и, не сходя с места, стоя, сказал:
— Исключили мы его как протчего элемента… Потому что не работал.
— Как не работал? А восемьсот сорок трудодней за что ему начислили? — спросил Федор Иванович.
— Так это он на сшибачках был, — ответит Гузенков.
— Вы что там, в колхозе, в городки играете? Какие еще такие сшибачки? — повысил голос Федор Иванович.
— Ну, вроде за экспедитора он был. Где мешкотару достать какую, лес отгрузить. Или там сбрую, запчасти купить, — сбивчиво отвечал Гузенков. — Вот за это и писали. Много написали. Недоглядел.
— Он что же, плохо работал? Не умел достать? — спросил Федор Иванович.
— Насчет этого, чтоб достать чего, он оборотистый.
— Та-ак! А что вы требовали, Кузькин? — посмотрел на Живого Федор Иванович.
— Поскольку не обеспечили мою семью питанием в колхозе, просил я паспорт. Чтоб, значит, на стороне устроиться. За деньги работать то есть.
— Понятно! А вы что? — спросил Федор Иванович Гузенкова.
— Отказали… поскольку нельзя. А за невыход на работу исключили из колхоза.
— Он вам нужен в колхозе или нет?
— Если не работает, зачем нам такой тунеядец?
— Эх вы, председатель! Такого человека выбрасывать. Сами говорите, все добывал он для колхоза. И честный, видать. Иной половину вашего оборота прикарманил бы. И жил бы — кум королю, сват министру. Ведь при деньгах был! А у этого изба, как у той бабы-яги, что на болоте живет, — свинья рылом разворотит. Дети разуты-раздеты. Самому есть нечего. А колхоз чем ему помог? Ты сам-то хоть бывал у него дома?
Гузенков сделался кумачовым и выдавил наконец:
— Не был.
— Видали, какой фон-барон! Некогда, поди? Или авторитет свой председательский уронить боишься? Я вот из области нашел время — заходил к нему. А ты нет… Как это можно понять?
Гузенков, пламенея всем своим объемистым лицом, тягостно молчал.
— Ты сколько получаешь пенсии по инвалидности? — спросил Фомича Федор Иванович.
— Сто двадцать рублей.
— Да, не разживешься.
— Райсобес давал ему в помощь пятьсот рублей… так отказался! — заявил, усмехаясь, Мотяков. — Видать, мало?
— Как отказался? Почему? — спросил Федор Иванович.
— Такая помощь нужна тем инвалидам, которые на карачках ползают. А у меня руки, ноги имеются. Я прошу работу, чтобы с зарплатой. И потом, чудно вы пособие выдаете, — Фомич обернулся к Мотякову. — За двадцать минут до бюро заманили меня в райсобес и суют деньги. На, мол, успокойся! Я что, нищий, что ли?
— Вон оно что! — протянул с усмешкой Федор Иванович. — А вы народ, Мотяков, оперативный. Вот что! — стукнул он карандашом по столу. — Хитрить нечего. Не смогли удержать Кузькина в колхозе. Отпустить! А вам, Гузенков, и вам, Мотяков, впишем по выговору. Дабы впредь разбазаривать колхозные кадры неповадно было. Заботиться о людях надо. Жизнь улучшать. Пора отвыкать от старых методов — с кулаком да с палкой. Вы вон у кого учитесь с кадрами работать, — он кивнул в сторону Пети Долгого, — у Петра Ермолаевича.
— Звонарев тоже хорош, — сказал Мотяков. — Кукурузу отказался на лугах сеять.
— Почему? — спросил Федор Иванович.
— Места низкие — вымокает, — ответил Петя Долгий.
— У тебя вымокает, а у Гузенкова нет? — спросил Мотяков.
— Наоборот — у Гузенкова вымокает, а я не сеял.
— Вы что же, Мотяков, норму Звонарева Гузенкову передали? По кукурузе? — спросил, улыбаясь, Федор Иванович.
— Вроде того… А он у Гузенкова кадры переманывает.
— Ого!.. Смотри, Гузенков, распустишь колхоз — сам пойдешь рядовым работать. Не то к Звонареву в бригадиры.
— В бригадирах не нуждаемся, — отозвался Звонарев. — Вот дояром могу взять.
Все так и грохнули, а Гузенков напыжился и смиренно потупил взор.
— Ну, хватит! Давайте решать с Кузькиным. Куда его устраивать? — сказал Федор Иванович, вытирая проступившие от смеха слезы.
— Дадим ему паспорт, пусть едет в город, — сказал Демин.
— Ехать не могу, — ответил Фомич.
— Почему?
— По причине отсутствия всякого подъема.
— Это что еще за прудковская политэкономия? — спросил Федор Иванович.
— Это не политэкономия, а тоска зеленая. У меня пять человек детей, да один еще в армии. А богатства мои сами видели. Спрашивается, смогу я подняться с такой оравой?
— Настрогал этих детей косой десяток, — пробурчал Мотяков.
— Дак ведь бог создал человека, а рогов на строгалку не посадил. Вот я и строгаю, — живо возразил Фомич.
Федор Иванович опять громко захохотал, за ним все остальные.
— А ты, Кузькин, перец! Тебя бы в денщики к старому генералу… Анекдоты рассказывать.
— Так у нас в Прудках живет один полковник в отставке. Да он вроде бы занят. Там Гузенков и днюет, и ночует, — сказал Живой.
И все снова захохотали.
— Ну ладно, хватит! — сказал Федор Иванович, вынимая платок и утираясь. — Решайте, решайте! Быстрее.
— Может быть, на пресспункте устроим его охранником? — спросил Мотяков Демина.
— Но там же есть Елкин, — сказал кто-то. — Бреховский.
— Его убирать надо, — мрачно сказал Мотяков. — Родственники за границей объявились.
— Какие еще родственники? — спросил Демин.
— Сын. В Америке оказался. А он
