но твердо сказала она, глядя полицаю в глаза.
– А если проверю? Удержала чаво – повешу на рябине во дворе на глазах у…
Полицай кивнул на мальчика.
Лиза присмотрелась. Сын Анны сидел у горящей печи. Огненные отблески играли на совершенно белых глазах – мальчик был слеп.
– Как на той неделе Прохора повесили, – договорил полицай.
Женщина шагнула в сторону, чтобы закрыть сына от прищуренных глаз полицая. Федор – так его звали – был когда-то школьным учителем, учил детей немецкому. Иногда, должно быть, что-то в глубине души ему об этом напоминало. Редко, очень редко.
– Ну что ты, Федор, сам же видишь: ничего нет, – Анна показала на стол, где лежала краюшка хлеба, который она сама испекла пару дней назад Бог весть из чего, да несколько вареных картошек.
Полицай громко втянул воздух носом, подошел к Анне почти вплотную и нагло посмотрел ей в лицо. Женщина выдержала его взгляд.
Тощий, слепой мальчишка отыскал мать и вцепился в ее руку. Он стоял перед полицаем, никуда не глядя, держа голову прямо, всем своим видом показывая, что он тут, он все слышит, он с матерью.
– Ладно. Завтра еще за картошкой приду, – усмехнувшись, сказал Федор. – И чтоб не жадничала.
Грузный полицай ушел, хлопнув дверью и оставив после себя здоровенные снежные следы, медленно превращавшиеся в слякоть.
Анна прижала сына к себе, пряча покрасневшие от подступивших слез глаза в копне светлых волос мальчика.
Мужчина на чердаке с облегчением выдохнул.
Только сейчас, от этого выдоха, Лиза вспомнила, где она и кто она.
Мужчина – тот самый, который прятался на чердаке, – теперь стоял в дверях, одетый в теплый ношеный тулуп и валенки.
Надо было уходить. Здесь, рядом с этим вечно снующим полицаем, оставаться нельзя. Федор не пощадит ни его, ни Анну. Да и нога зажила ее стараниями. Теперь он только прихрамывает. Все причины оставаться закончились.
Мужчина топтался на пороге, готовясь прощаться.
– Возьми вот, – Анна протянула ему меховую шапку. – Теплая, хорошая. Мужа моего.
Василий смутился, но шапку взял и тут же надел. Его голова была больше, чем у того, кому шапка принадлежала.
Тем временем Анна отрезала от всего, что лежало на столе, ровно половину. В какой-то момент она чуть поколебалась, не отрезать ли меньше, не оставить ли им с сыном больше. Но быстро овладела собой, и нож отсек ровно половину от краюшки хлеба. Вместе с двумя картофелинами она бросила хлеб в мешочек, завязала его узлом и протянула Василию.
– Возьми. Больше нам дать нечего.
– Долго ждать-то еще? – спросила Лиза.
Она стояла позади Анны, и ей порядком надоело наблюдать за сценой. Где-то она уже видела нечто подобное. Наверное, в каком-нибудь военном фильме.
Сизиф не ответил.
Все это время слепой мальчик дошивал тряпичную куколку. Здесь, на печи, их было с десяток – все одинаковые, но в то же время разные, будто слепец так тонко чувствовал настроение людей, что мог передавать их в своих куклах, несмотря на одинаковые глазки-пуговки и два стежка носа и рта.
Мальчик сделал последние стежки.
– Не надо. Сыну-то оставь, – Василий отвел руку Анны со свертком еды.
– Возьми. Что я еще могу сделать? – ответила она, снова протягивая сверток. – Чертовы фрицы! Хоть я и баба, а стыдно перед Петькой. И перед тобой. Ты вон чуть без ноги не остался, а я кормлю этих гадов и задницу ихнюю в тепле грею.
Слезы снова навернулись на глаза. Анна обняла Василия. Она видела в нем всех, кто ушел на эту чертову войну. И особенно одного из них – самого дорогого.
Не сразу, но Василий обнял ее тоже. Теплое, хрупкое тело. Он прижал его к себе еще ближе. Рука, будто против воли, медленно поползла вверх.
– Аня… – прошептал он жарче, чем хотел.
Она тут же отодвинулась, плотнее укутавшись в платок, что грел ей плечи.
– Возьми-возьми, – быстро заговорила она, настойчиво суя Василию сверток. – Мы как-нибудь проживем. Может, и Петя мой где-то сейчас голодный, полуживой. Может, и о нем кто позаботится.
Слепой мальчик снова подошел к матери, хорошо ориентируясь в пространстве дома. Он вложил ей в руку свою куклу. Анна протянула ее Василию:
– На вот еще. Оберег. На удачу.
Несколько мгновений Василий стоял на пороге, не двигаясь и ничего не говоря. Бросил быстрый взгляд на слепого мальчика и вдруг схватил Анну за тонкое запястье и резко притянул к себе.
– Анька, пошли со мной, – страстно зашептал он ей в ухо. – Я знаю тропы, уведу вас. Нет твоего Петьки больше, понимаешь? Похоронку на мужа ведь своими глазами видела! Пошли! И сына за своего возьму. Я же тебя со школы еще…
Аня резко высвободилась из объятий Василия, сделала шаг назад и посмотрела на него гордым, твердым взглядом:
– Да что ты, бес попутал? Пока костей Петькиных не увижу – ждать его буду!
Анна сунула куклу-оберег в сумку Василия и отвернулась, бросив через плечо:
– Иди, Бог с тобой.
Несколько мгновений Василий еще смотрел на нее горящими глазами, затем открыл дверь, шагнул за порог, но остановился, обернувшись:
– Крайний раз зову. О сыне подумай!
Анна не ответила. Только подошла к стене и поправила чуть покосившееся фото мужа в рамке.
За ее спиной дверь хлопнула с такой силой, что, стукнувшись о косяк, открылась нараспашку, впустив в дом ледяной порыв ветра и снега. Фото Петра снова покосилось…
Анна кинулась к сыну и укрыла его одеялом.
Ледяной ветер завывал, пробираясь под одежду и до боли царапая огрубевшие щеки.
Василий, хромой и усталый, пробирался сквозь лес туда, где, как он помнил, должны были быть свои.
– Так это прошлое? – спросила Лиза. Они с Сизифом, не чувствуя ни холода, ни ветра, шли позади Василия. – Мы и в него можем вмешиваться?
– Нет, не можем, – ответил Сизиф. – Законы времени для нас непреложны, как и для людей. Нам доступно только смотреть. Учиться.
Лиза разочарованно причмокнула языком:
– Вроде как в кино, что ли? Ясно, короче. Нарекламировал мне тут всякого, а в реале ни хрена интересного мы не можем.
– Знаешь, иногда я понимаю того мента, который тебя…
Резкий звук пронзил ночной лес.
Выстрел.
– Минута в минуту, – Сизиф глянул на часы.
Василий пригнулся, схватившись замерзшей рукой за шапку.
Инстинктивно присела и Лиза.
Откуда?
Было непонятно, с какой стороны доносятся выстрелы.
Еще один…
Послышалась неясная, лающая немецкая речь.
Лиза различила пару знакомых из фильмов слов:
«Хенде хох! Хенде хох!»
Василий затравленно озирался: он был окружен. Выстрелы совсем близко. Грудь ему сдавило кольцо
