и кровавой рвоты.
— Чего это ты? — пророкотал подошедший Хомченко.
— Рвёт, так рвёт, твою бога душу мать! Вонища там, в вагоне, как будто трупы две недели гнили, а не живые люди ехали, — жалобно заныл конвойный.
— А чо ж ты хочешь от деклассированных элементов? — искренне удивился Хомченко. — Это ж нелюди! Лишенцы. Люди они, там, они Советскую республику строят, а эти только и делают, что воняют. Одна от них маята. Не люди они, а нелюди! Запомни это, Шкваров!
Галина посмотрела на Вяхирева. Николай Петрович не шелохнулся, сидел, как мумия, словно всё происходящее его не касалось. Вяхирев не чувствовал запахов, не слышал разговоров, не ощущал ударов. Человек стал непроницаемым. Он превратился в бесплотное существо.
Глава седьмая
Огромный письменный стол с зелёным сукном занимал всё пространство кабинета. Настольная лампа под абажуром освещала яркий зелёный круг на столе. Горбунов вошёл и с трудом разглядел человека, сидящего в тени, словно его здесь не было. Никого не было — ни очертаний, ни человека, ни его тени.
— Добрый вечер, Глеб Иваныч!
— Уже ночь, двенадцать почти, сейчас часы пробьют, — проскрипел человек за столом.
— Так ведь назначили на это время, — виновато развёл руками Григорий Алексеевич.
— Присаживайтесь, слушаю вас!
Просьба присесть прозвучала, как приказ, Горбунов послушно сел на стул с высокой спинкой с сиденьем из зелёного сукна.
— Моя жена пропала почти месяц тому назад, везде ищу, но пока никаких следов Галины не обнаружилось. Думаю, что под облаву попала, помогите, Глеб Иваныч!
— Не месяц назад, а всего три недели и один день. — Петров заглянул в бумажку, лежавшую на столе. — Я помню тот вечер, когда приходил Михаил Григорьевич и просил найти вашу жену. У меня всё записано. Да, я обещал ему помочь. И мы много сделали за это время, а не сидели, сложа руки! А вот вы хорошенько подумайте, о чём говорите! Под какую облаву она попала? Головой совсем не думаете, гражданин хороший!
Человек без тени рассердился и слегка высунулся в зелёный круг. Горбунов вздрогнул, увидев больного с измождённым лицом и запавшими глазами, а Глеб Иваныч, заметив испуг в глазах посетителя, снова спрятался за спасительный свет лампы.
— Но ведь её нигде нет, ни в моргах, ни в больницах. Хоть какой-нибудь след должен был остаться! — воскликнул Горбунов, пытаясь удержать ниточку надежды.
— Понимаю-понимаю, — проскрипел Петров и вздохнул со всхлипом. Горбунов догадался, что Глеб Иваныч с трудом сдерживает болезненный кашель.
Оба молчали, не зная, как выйти из паузы и кто должен заговорить первым.
— Понимаете, как вас там, — Петров прочитал на бумажке имя, — Григорий Алексеевич, мы задерживаем исключительно беспаспортных, бродяг, нищих, проституток и калек, и весь этот сброд надо вышвырнуть из Ленинграда в двадцать четыре часа! Они мешают нам жить, мешают строить коммунистическое общество, они всем надоели. Ну, вы же понимаете, что ваша жена никак не могла попасть в этот перечень, или не понимаете?
— Понимаю, — с трудом выдавил из себя Горбунов, — но почему бы не проверить? Если есть возможность найти, то предоставьте мне её, эту возможность.
Петров покатал в лёгких воздух, но не закашлялся, перетерпев приступ.
— Ну, хорошо, попробуем. — Из-под лампы вылезли две жилистые руки и тяжело пристукнули по столу. — Я вас направлю к Пилипчуку, он вам поможет. Василий знает, как формируются составы, как проходят облавы, сколько преступного элемента задержано и отправлено в пересыльные комендатуры подекадно. Его сегодня нет, он ночами работает, а завтра попрошу вас явиться к девяти ноль-ноль.
— Так он же ночью работает! — невольно вырвалось у Горбунова.
— Такая у нас работа! Ночь не спим, а днём служим народу! — высокопарно ответил Петров, но вздохнул и закашлялся, долго сдерживаемый приступ выскочил наконец наружу. Кашель со свистом заполнил весь кабинет. Горбунов привстал, хотел предложить помощь, но Петров сунул ему клочок бумажки с телефоном и адресом.
— Это повестка, приходите к нам завтра, а повестка даёт право на освобождение от службы, — прохрипел Глеб Иваныч и замахал руками. Горбунов замешкался, но кашель у Глеба Иваныча усилился, и он вышел, надеясь увидеть секретаря в приёмной, но там никого не было. Вздыхая, морщась от беспомощности, Горбунов вышел на Дворцовую площадь. За дверью наткнулся на постового.
— Там вашему начальнику плохо, — сказал Горбунов, волнуясь, что милиционер не успеет на помощь Петрову, но тот махнул рукой и сказал:
— Он к ночи всегда кашляет. Чахотка у него. Не любит на людях кашлять. Сам позовёт, когда надо будет!
Григорий Алексеевич кивал в такт словам, соглашаясь: мол, правильно поступает Глеб Иваныч, настоящий он мужчина. Мало того, что скрывает от людей свою болезнь, он ещё и по ночам работает. Совсем себя не бережёт.
* * *
Потянулись томительные минуты ожидания. Всю долгую дорогу людям казалось, что вот-вот уже скоро поезд прибудет хоть на какую-нибудь станцию, не может же он вечно гонять по рельсам, а когда прибудет, тогда их муки закончатся. Но всё только начиналось. Прошёл день, второй, третий, четвёртый, потом сбились со счёту, поезд словно застыл на путях у вокзала. За стенкой возились конвойные, изредка они менялись, но Хомченко куда-то пропал. Нарядный военный и лекпом больше не появлялись. Зато хлеба прибавилось. Уголовники подкидывали арестантам куски побольше, исхудавшие руки хватали подачку и на какое-то время люди заглушали сосущее чувство голода. Воды не было. Поздним вечером один из конвоиров принёс жестяное ведро с речной водой. Сначала напились уголовники, затем остальные, а кому-то воды не досталось. Кружек не было, пили из ведра через край. Галина успела смочить кусочек дерюжки, чтобы облегчить страдания Николая Петровича, но он отвёл её руку. Гордый человек не захотел принять помощи.
Дневная жара спала, стало чуть легче дышать, несмотря на густые испарения немытых человеческих тел. Скученность стала привычной. Люди меньше охали и стонали. Все ждали решения своей судьбы, понимая, что два железнодорожных состава не могут
